— Не могу сказать, что с радостью доверю вам мою маленькую Еву, — сказала она наконец.
Сама Ева тем временем мрачно разглядывала меня, сосредоточенно ковыряя в носу.
— Или вы соглашаетесь, что я займусь вашей дочерью, или нет, — жестко отрезал я. — Если не согласны, то забирайте свою карту и ступайте к другому врачу. Я убиваться не стану, уверяю вас.
— Все дело в груди, — сказала толстуха, кивая в сторону дочери.
— Что с ней такое?
— Кашляет без конца. Днем и ночью. Порой я даже заснуть не могу, — негодующе добавила она.
— И давно у тебя такой кашель, Ева? — спросил я, награждая девочку отеческой улыбкой.
Ева не ответила.
— Что ж, — вздохнул я, доставая стетоскоп. — Нужно осмотреть ее. Раздевайся.
— Как, вы хотите, чтобы она обнажила грудь? — резко спросила мамаша.
— Да, я хочу, чтобы она обнажила грудь, — жестко ответил я. — В противном случае я не смогу осмотреть ее, поставить диагноз и приступить к лечению. А потом, если Еве станет хуже, вы совсем лишитесь сна.
Ева не ответила, а мамаша, тяжело вздохнув, принялась раздевать ее. Наконец девочка предстала передо мной обнаженной по пояс. Я приложил стетоскоп к области сердца и, ласково подмигнув девочке, сказал:
— Дыши глубже.
В следующий миг, заметив на подоконнике хрустальную вазочку с разукрашенной к Рождеству еловой веткой, я, не удержавшись, ни с того ни с сего ляпнул:
— Чудные шишечки!
И тут лицо девочки впервые оживилось. Кокетливо посмотрев на меня, она гордо обвела взглядом свои неокрепшие грудки и пробормотала, отчаянно шепелявя:
— Угу, хотя у моей штаршей шештры они еще больше.
Утро пронеслось вихрем. Больные шли нескончаемым потоком. Несколько раз, вспомнив про ленч, я выглядывал из-за перегородки, но неизменно обнаруживал, что очередь не уменьшается. По счастью, многим из них не требовались ни осмотр, ни лечение.
— Мне бы только справочку, доктор, — просили они.
Я подмахнул несколько дюжин подобных справок, удостоверяющих, что их владельцы освобождаются от работы, должны приступить к работе, могут ехать на курорт или в санаторий, не обязаны выступать в суде, способны иметь детей, имеют право на бесплатное молоко или должны проживать отдельно от родственников. С каждой новой справкой моя уверенность возрастала. Я уже даже начал получать от новой работы удовольствие, когда столкнулся с жизнерадостной престарелой дамой.
— Здравствуйте, доктор! — пропела она. — Как дела?
— Спасибо, у меня все в порядке, — ответил я, благодарный за внимание. — Надеюсь, у вас тоже.
— О да! Особенно учитывая мой возраст. Как по-вашему, сколько мне?
— Ну, никак не больше пятидесяти, — соврал я.
— О, доктор! — укоризненно, но не без кокетства воскликнула старушка. — А ведь мне через месяц семьдесят исполнится.
— Что вы, быть такого не может, — возразил я, но уже в следующую минуту, вспомнив, что пора переходить к делу, спросил: — Что вас беспокоит?
— Беспокоит? — встрепенулась она с недоумением. — Ничего, доктор. Слава Богу.
— Тогда — извините за любопытство — что вас ко мне привело?
— Как что? Мне нужно мое лекарство, что же еще.
— Понимаю, — кивнул я. — И что это за лекарство?
— Красненькое такое, доктор. Вы знаете.
— Да, конечно, но для чего оно нужно?
— Для газов, — мгновенно ответила она.
— Вы… м-м… страдаете от метеоризма? От ветров?
— О нет, доктор! — негодующе вскричала она. — Не от, а без! У меня их уже сто лет не было!
— А давно вы употребляете это лекарство?
— О, позвольте вспомнить, доктор… Да, впервые я его приняла, когда мы отправились на остров Уайт. Ах, нет, не может быть — ведь наш Эрни был еще жив тогда… Должно быть, на следующий год… Джефф еще ездил с нами, а ему тогда как раз пятнадцать годков стукнуло…
— Понятно, — прервал я, мысленно представив себе циркуляр министерства здравоохранения, в котором врачам категорически запрещалось предписывать пациентам какие-либо снадобья, не внесенные в фармакопею. — Боюсь, что не смогу дать вам это средство. Вы совершенно здоровы и больше не нуждаетесь в нем. Советую вам вместо этого каждый день гулять в парке. Всего доброго.
В первую минуту она мне не поверила. Потом еле слышно пролепетала дрогнувшим голосом:
— Но я должна получить мое лекарство, доктор!
— Оно вам ни к чему, — отрезал я.
— Но ведь я всегда его получаю, доктор! — воскликнула она. — Я не могу без него! Три раза в день пью, после еды… — И она вдруг разрыдалась.
— Прошу вас, возьмите себя в руки, — взволнованно заговорил я, начиная жалеть, что не внял совету старикана-секретаря и не сделался полковым врачом. — Я тут ни при чем — я просто выполняю предписание нашего министерства здравоохранения. Будь на то моя воля, я бы вам хоть дюжину пузырьков в день прописал.
— Мне нужно мое лекарство! — заныла она.
— Нет, я больше не могу, — вздохнул я, лихорадочно вспоминая, содержится ли в клятве Гиппократа что-нибудь про необходимость держать себя в руках. — Прошу вас покинуть амбулаторию!
— Самозванец! — вдруг истошно завопила старушка. — Мошенник! Самодур! Не хотите мне мое лекарство дать! Вы просто грабите нас, душегубы! Всю страховку себе в карман кладете! Мошну свою набиваете! Дайте мне мое лекарство!
Я встал и, не доверяя собственному голосу, молча указал ей на дверь. Продолжая голосить, старуха направилась к выходу. Я сел за стол и обхватил голову руками. Про такое нам в больнице Святого Суизина не говорили.
Услышав чьи-то шаги, я устало произнес:
— Садитесь. Имя, возраст, профессия?
— Уилкинс. Двадцать один. Профсоюзный организатор. — Молодой человек в хорошо пригнанном синем костюме сидел передо мной, вертя в руках шляпу. — Вы очень огорчили мою матушку, доктор. Зря вы так.
— Если эта дама и впрямь ваша мать, то я буду вам очень признателен, если вы отведете ее домой.
— Согласно кодексу поведения работника здравоохранения, — заученно произнес он, глядя на потолок, — пациент, которому отказано в надлежащем лечении, имеет право подать соответствующий иск и в установленном порядке взыскать с провинившегося врача денежную компенсацию.
Тут уж я окончательно вышел из себя.
— Убирайтесь отсюда!
— Спокойно, док, не горячитесь, — продолжил наглец тем же тоном. — Лично против вас я ничего не имею и просто напоминаю вам положение из кодекса. Я неплохо его изучил, видите ли.
— Не сомневаюсь, — сухо сказал я. — Должно быть, именно этим вы зарабатываете на жизнь.
Профсоюзный организатор извлек из кармана зубочистку и принялся ковырять во рту.