— Почему он рассыпается, как песок?
— Ты, Вова, ешь! — посоветовала Шура.
— Да я ем. Только хлебушко-то, кажется, из дерева.
— Правда, хлеб ненормальный, — съехидничал Жора.
— А я хотел бы ещё кусочек получить, — серьёзно сказал Костя.
Шура посмотрела на него с сочувствием. Хлеб исчез необычайно быстро, будто его и не было.
— Может, хоть похлёбки добавишь? — попросил Жора.
— Это можно, — ответила Шура за Люсю. — Пока что фрау гнилой картошки не пожалела.
Люся налила мальчикам ещё по черпачку и остаток опрокинула в свою миску.
— Нет, — заключил Жора, — в Германии, наверное, кругом все фашисты и гады подлючие…
Ребята рассмеялись.
«Может быть, и не все», — подумал Вова, вспомнив почему-то внимательные глаза Макса. Вот Макс — он не похож на Эльзу Карловну и её папашу, на тех немцев, которых они видели в лагере. Чем не похож — Вова сказать бы не смог и с товарищами об этом говорить пока не решался. Мало ли, как они поймут его… Макс, хоть и батрак, а немец. Интересно, почему он так хорошо говорит по-русски?
Только ребята разговорились, покончив со скудным ужином, как на пороге бесшумно появился старик. Он дважды повернул выключатель. Свет погас и зажёгся вновь. Указав мальчикам на дверь, старик подождал, пока они вышли, и повелительно показал на девочек, а потом на стол. Девочки заторопились убирать со стола и мыть посуду.
2. БАТРАКИ
Однажды девочкам посчастливилось лечь спать рано — хозяйки не было дома. Аня тотчас уснула. Она уставала больше других. Шура и Люся шопотом переговаривались. Люся рассказывала про Эльзу Карловну:
— Как она ест! Ты бы только видела, Шура! Сядет за стол, а рядом посадит пса, огромного, мордастого, и тот ждёт, облизывается. Я иногда стою за ширмой, смотрю в щёлку, чуть не умираю со смеху. Она ему в рот кладёт большие куски мяса, а сама прищурит свои огромные глазищи, чавкает…
— Зато нас кормит гнилой картошкой и опилками. Колбасники проклятые! — коротко заметила Шура.
— Ты знаешь, — шептала Люся, — я смотрю на неё и представляю, — и сейчас вот, как закрою глаза, тоже представляю, — что это не Эльза Карловна, а знаешь кто?
— Кто?
— Паук. Пузатый, страшный, большой паук. Сидит этот паук недалеко от своих сетей и поджидает. Он знает: жертва попадётся в сеть. Тогда паук подползёт и будет сосать её, пока она не сдохнет. Вот так и Эльза Карловна. Ты посмотри, что нам дают. Уж я выбираю, выбираю, чищу, чищу эту гнилую картошку. Чуть в обморок не падаю, такая она вонючая. Есть эту похлёбку противно. Ты видишь, я почти не ем, а ребята и такой рады, добавки просят. — Люся перевела дух. — Так и будет сосать нас Эльза Карловна, как паук!
— Ничего, Люся! Наши всё равно придут, тогда за всё отплатим.
— Придут? Ты веришь? — почти вскрикнула Люся.
— Верю. Если бы не верила, я бы не жила. — Голос Шуры дрогнул.
— Но почему же они не идут сегодня, сейчас?
— А может быть, и сейчас идут. Ты ведь не знаешь.
Долго об этом говорили, и Шура закончила:
— Дождёмся…
— Это верно, — согласилась Люся. — А-ах… хоть бы пришли поскорее! — Она прижалась к Шуре и крепко обняла её. — Вот тогда бы мы показали этой «фрау», этому Штейнеру, всем фашистам!
Сон, наконец, одолел девочек. Аня спала очень тревожно: вздрагивала, что-то бормотала во сне.
Работая с утра до тёмной ночи, девочки нередко так и засыпали, не успев закончить задушевный разговор…
Мальчики в этот день поздно вернулись с работы и улеглись, не зажигая света, уставшие и голодные. Им не спалось.
— С такой похлёбки чёрта с два работать долго сможешь, — начал Жора. — Просто из любопытства интересуюсь. Почему бы Эльзе Карловне не кормить нас хоть раз в неделю досыта? При таком питании как же можно с нас спрашивать работу!
— Думаешь, тебя спросят, сможешь ты работать или нет? — заметил Вова.
— Вот это да! Не будем работать — и всё тут! — горячо сказал Юра.
— Палкой заставят!
— А я — фюить! И нет меня, удеру!
— Куда?
— Хоть куда, а удеру.
— На тебе номер. Ни денег, ни документов, еды никакой, — рассудил Костя. — Поймают тебя где-нибудь, да и учинят такое, как над Толей. Слыхал? Из нашего барака мальчик.
— Это верно! — согласился Вова, испытавший на себе последствия неудачного побега. — Тут надо хорошо продумать, чтобы ни в коем случае не поймали.
— Номер я срежу, — упорствовал Юра.
— Это не поможет. Кругом чужие. Да ты представляешь ли, хоть куда идти?
— Вон в ту сторону, — Юра наугад указал в угол комнаты.
— Вот и неверно! — возразил Вова. — Там — запад. Солнце там закатывается, а ты и не заметил.
Все посмеялись над Юрой.
— Нам теперь всё надо замечать, — серьёзно продолжал Вова. — Может, и пригодится. Тут, брат, мамы нет, чтобы за тебя подумала. Самим надо и замечать, и думать.
Юра молчал. Он, действительно, напутал, и ему стало стыдно.
— А что, ребята, небось, есть хотите? — выручил Юру Жора.
— А ты, небось, супец мясной сварил? — спросил Костя.
— А вот я попробую что-нибудь — сообразить! — Жора встал, включил свет. — Стелите постели, я сейчас.
Жора вышел из комнаты, тихонько спустился вниз и, осторожно прижимаясь к стене, направился в угол двора. Ещё днём он заметил там жестяную банку. Банка оказалась на месте. Захватив её, Жора торопливо пошёл к сараю.
В коровнике было темно и сыро. Слышно было, как пыхтят, точно отдуваясь от жары, коровы. Вдруг раздались шорох и хлопанье крыльев. Жора вздрогнул. Пропел петух. Опять всё стихло. Жора ощупью, медленно шёл вперёд. Наконец он нащупал рукой низкий заборчик, кормушку: пошарив в ней, взял клок травы и вытер банку изнутри. Потом пнул ногой первую попавшуюся корову. Та нехотя поднялась, продолжая громко жевать жвачку. Присев на корточки, Жора нащупал сосок и, сжимая его пальцами, начал неуклюже тянуть вниз. Потянул раз, другой. Тёпленькая струйка молока брызнула на руку. «Получается!» — обрадовался он.
Постепенно Жора перебрал все соски, поднимая банку выше, чтобы молоко не пролилось мимо. Он чувствовал, как банка постепенно тяжелеет, и пальцами определил, что наполнил её чуть не доверху. «Вот угощу ребят!»
Обратно пришлось идти медленно, чтобы не оступиться в темноте и не расплескать драгоценное молоко. Не успел он добраться до лестницы, как послышался скрип. Жора замер. Старик-немец, задыхаясь и кашляя, поднимался по лестнице в их каморку.
«Ух, лунатик! Бродит по ночам, старый чёрт! — подумал Жора. — Что делать? Бросить банку? Ну нет, жалко».
В это время старик открыл дверь, и косой луч света упал на стенку. Жора заметил выбоину в стене, поставил туда банку, а сам кинулся к лестнице. Он поднялся на площадку и, стараясь казаться спокойным, вошёл в каморку.
Старик стоял посредине и сердито что-то бормотал, указывая на электрическую лампочку. Ребята, в свою очередь, доказывали старику на постели: дескать, постели надо было приготовить. Немец пыхтел трубкой, повторяя: «Зер шлехт, зер шлехт[12]…» Когда Жора появился, старик повернулся в его сторону и опять начал бормотать: «Зер шлехт».
— Я на двор ходил, до ветру.
Старик постоял ещё две-три минуты, покашливая и попыхивая трубкой, и отправился восвояси. Не успел он закрыть дверь, как Вова погасил свет. Это, очевидно, успокоило старика; спускаясь по деревянной лестнице, он уже больше не ворчал. Жора тут же подскочил к двери, приоткрыл её немного и стал смотреть в темноту, напрягая слух.
— Ти-иш-ше! Ти-ихо-о! — зашикал он на товарищей, заспоривших между собой.
Когда ворота скотного двора скрипнули, Жора обернулся к товарищам и, вздохнув полной грудью, облегчённо объявил:
— Вот это да! Чуть не засыпался.
— Ты где был?
— В коровнике.
— Зачем?
— Так…
— Как это «так»? — недоумённо произнёс осторожный Костя. — Смотри, добегаешься, потом пожалеешь.
Все скоро успокоились, только Жора ворочался на диване.
— Ты чего не спишь? — спросил Вова.
— Да мне вниз сходить надо.
— Ну так иди.
Жора вышел осторожно, бесшумно, как тень, и быстро вернулся. В узкое окно ребячьей каморки светила луна. Жора стал посредине комнаты, где недавно стоял немец, и проворчал, передразнивая старика:
— Зер шлехт, зер шлехт. Коммен зи млеко тринкен.
Ребята не поняли.
— Ну, вставайте и становитесь в очередь! — торжественно пригласил Жора.
Он первый приложился к банке и, захлебываясь, пил жадными глотками. Ребята с удивлением смотрели на него, глотали слюну и ждали своей очереди. Жора передал банку Вове. Потом она перешла к Юре и Косте.
— Пейте, пейте! — радовался Жора и, подняв палец кверху, добавил: — Высший сорт, от натуральной коровы.