уговорил вечно озабоченных своим статусом лидеров ГДР освободить Швабе.
Хотя за рубежом у Хаттенхауэр и Швабе имелись почитатели и влиятельные друзья, на родине их движение было крошечным. По оценкам Штази, к осени 1989 года на весь Лейпциг насчитывалось не больше нескольких сотен оппозиционных активистов. Воннебергер вместе со знакомым священником Михаэлем Туреком решил всеми средствами помочь маленькому кружку активистов: они могли планировать протесты во время молебнов в церкви Святого Николая или же пользоваться ее помещениями и техническим оснащением для печати самиздата. Хаттенхауэр, Швабе и их друзья начали организовывать мероприятия вроде того несогласованного уличного музыкального фестиваля – несмотря на то что агенты Штази неотрывно следили за ними, регулярно задерживали их и допрашивали. Воннебергер бесстрашно участвовал в таких мероприятиях, порой как единственный священник. В результате своего сотрудничества с Хаттенхауэр, Швабе и другими он стал для Штази даже более важной целью. Высокопоставленный офицер Штази из Отдела XX (по борьбе с терроризмом) лаконично охарактеризовал задачу нейтрализовать Воннебергера в марте 1989 года: «Воннебергер: дискредитировать, сломить, проинструктировать церковь наказать его. Цель: выдворить из Лейпцига».
Одним из «преступлений» Воннебергера Штази считало демонстрацию сочувствия к желавшим переехать на Запад восточным немцам – острый вопрос для 1989 года. Даже среди диссидентов и сочувствующих им тема эмиграции вызывала смешанные чувства. Некоторые понимали это желание, но иные осуждали стремившихся эмигрировать, утверждая, что нужно оставаться и работать над улучшением ГДР. Пастор церкви Святого Николая, временами оппонировавший Воннебергеру, – Кристиан Фюрер – говорил, что мысль об эмигрантах отзывается болью в его сердце, но зато он восхищается теми, кто решил: «Мы не оставим родину в беде».
Отношение Фюрера к тем, кто был (по его мнению) недостаточно предан своей стране, отражает масштабный конфликт между церковными лидерами и активистами. Это напряжение запечатлели два популярных лозунга конца 1980-х. Позже, когда молебны за мир уже переросли в массовые демонстрации, самые популярные лозунги звучали так: «Мы – народ» и «Мы – один народ» (последний являлся призывом к скорейшему объединению Германии)[14]. Но был и другой лозунг, который не так хорошо помнят. Рядом с церковью Святого Николая стоял (и до сих пор стоит) знак с надписью «Открыты для всех». В начале 1989-го активисты жаловались на то, что есть и неписаная вторая часть, которая гласит «Но не всему». Иначе говоря, церковь была открыта таким людям, как Воннебергер, но не всему, чем он хотел заниматься (например, помощью эмигрирующим).
Со своей стороны, руководство церкви Святого Николая беспокоилось, что не сможет избежать сурового преследования, если Воннебергер позволит активистам зайти слишком далеко. Предусмотрительный Кристиан Фюрер хотел, чтобы молебны по понедельникам имели больше отношения к вере и меньше – к политике, отчасти из-за собственного религиозного рвения, а отчасти ради того, чтобы предотвратить нападки государства. Фюрер снисходительно утверждал, что если Штази выведет всех своих агентов (что маловероятно), которых оно успело внедрить в группы активистов, то в них почти никого не останется. Но общий подход Фюрера был амбивалентным, и он не предпринимал шагов к тому, чтобы прекратить эти собрания, хотя это не составило бы для него труда. Однажды прихожанка подошла во время молебна, на котором было всего шесть человек, к Фюреру и поинтересовалась, собирается ли он позволить этим молебнам исчезнуть. Фюрер, сначала не знавший, как ответить, сделал то, что любой священник обычно делает в такой ситуации: обратился за советом к Библии. Он ответил женщине, что Иисус там, где двое или трое собрались во имя его; а раз уж их вдвое больше, значит, определенно нужно продолжать.
Чтобы разобраться в трениях между активистами и руководством церкви, нужно вернуться на год раньше – в 1988 год, когда во время июньского молебна ситуация достигла критической точки. Непосредственная причина заключалась в том, что активисты захотели выразить поддержку молодому человеку, который сделал в Лейпциге граффити с цитатами Горбачева. Молодого человека наказали, и активисты устроили сбор пожертвований, чтобы оплатить выписанные ему штрафы. Это стало поворотным моментом для Фюрера, который посчитал такой сбор средств слишком прямым выпадом против государства. Он отправил Воннебергеру письмо, в котором предупреждал его, что в свете «многочисленных выражений недовольств, которые мы получили» (не упоминая о том, кто именно их высказывал) лидеры церкви хотели бы пересмотреть проведение молебнов, когда они возобновятся в конце августа после традиционного летнего перерыва. Однако 25 августа Фюрера неожиданно опередил суперинтендант Магириус, который уже успел пожалеть, что попросил Воннебергера заняться координацией молебнов о мире. Суперинтендант считал, что «церковь – не подпольная организация и даже не помощник подобным организациям», а значит, не должна потворствовать планам активистов. Магириус полагал, что положение церкви в ГДР слишком шаткое для рискованных авантюр Воннебергера, и поэтому отстранил последнего от молебнов с письменным уведомлением: «Вы освобождены от своих обязанностей».
Эта цепь событий вылилась в полное фиаско на первом осеннем молебне. Магириус необдуманно включил себя в число выступающих. Свое время у микрофона он потратил на то, чтобы раскритиковать будущих эмигрантов, считавших церковь единственным местом, куда они могли обратиться за поддержкой. Раз уж желающие эмигрировать «отстранились, внутренне или физически, от своей роли в нашей совместной жизни», они, по мнению Магириуса, не могли претендовать на какую-либо помощь церкви. Он заявил, что церковь не станет предпринимать специальных усилий, чтобы размещать их у себя. Хотя их не собирались выгонять из храма (запирать его также не планировали), церковь отныне соглашалась предоставлять им лишь самую минимальную помощь – будучи открытой не всему.
Речь Магириуса была воспринята весьма холодно. Более того, присутствовавшие там активисты думали, что Магириус обещал им обнародовать во время молебна некоторые документы, связанные с «увольнением» Воннебергера. Когда Магириус этого не сделал, один из диссидентов, обладатель очень громкого голоса Йохен Лессиг, схватил микрофон и начал зачитывать некоторые бумаги из тех, что, предположительно, передал ему Воннебергер. Магириус дал сигнал выключить микрофон, но Лессига было достаточно хорошо слышно и без усиления. Не желая сдаваться, Магириус приказал начать играть органисту. Органист послушался, но кто-то вдруг отключил мотор органа, заглушив инструмент и позволив Лессигу продолжить.
Фюрер больше не мог это терпеть. Формально он был старшим религиозным лицом в церкви Святого Николая, однако Магириус отстранил Воннебергера без его ведома; Фюрер услышал об этом уже как о свершившемся факте. Присутствовавший в тот день в церкви агент Штази отметил в своем отчете, что между Фюрером и Магириусом, очевидно, разворачивается некое подобие борьбы за власть. Фюрер залез на церковную скамью и произнес нечто среднее между просьбой и требованием: «Дорогие слушатели, если