После трех месяцев горя, сомнений и тревог, оказавшись в уютном доме Элинор, Иэн совершенно размяк. Он спал сутками, просыпаясь только для того, чтобы проглотить порцию еды, дать перевязать себе раны и снова вернуться в постель, когда прикажут. Он так отупел от усталости, что не видел даже ужаса в глазах детей. Точно таким же стал перед смертью их отец, а значит, Иэн никогда не будет больше с ними играть.
Элинор тоже забеспокоилась, но ее утешало, что он ел за троих. Она успокаивала Адама и Джоанну заверениями, что он просто очень устал и через два-три дня опять будет здоров и весел, как всегда.
Тем временем жизнь, казалось, возвращалась. У Элинор появилась причина ходить гулять с детьми — если она не сделает этого, они разбудят Иэна. Появилась причина заниматься кухней, проверять, чтобы прачки как следует стирали постельное белье и одежду Иэна. Элинор перебрала его багаж, откладывая в сторону вещи, которые испортились в дороге и не подлежали ремонту. Часть из них можно было заменить из гардероба Саймона: рубашки, штаны и грубые домотканые туники, которые надевались под кольчугу. Однако верхняя одежда…
Свет померк на мгновение в глазах Элинор, когда она развешивала серые плащи Саймона. Саймон всегда носил серое. Никто не будет больше носить эту одежду. Это не было сантиментами. Просто серый цвет совершенно не идет Иэну. Его внешность требует ярких цветов драгоценных камней — рубин, изумруд, сапфир прекрасно оттенят его красоту.
Перерыв и обыскав давно не используемые сундуки, Элинор выбрала куски красного бархата, а также мягкое плотное зеленое шерстяное полотнр. Служанок будили с первыми лучами солнца и на целый день усаживали за работу. Она сама, склонившись над пяльцами, вполуха слышала, как опять болтали, пели и смеялись работницы. Элинор давно уже забыла эти звуки — она уже не помнила, когда слышала что-либо в женской половине дома, кроме угрюмого шепота.
На четвертый день Иэн сам проснулся на рассвете. Дежуривший мальчик бегом бросился сообщить об этом хозяйке, и вскоре в комнату вошла сонная Элинор в небрежно накинутом халате, чтобы обмыть и перевязать спину Иэна.
— Куда ты отправляешься? — спросила она, обрабатывая его раны.
Этот вопрос доставил ему удовольствие и придал уверенности. Это было не вежливое любопытство по отношению к покидающему дом гостю, а требовательный вопрос, утверждавший право спрашивающего знать все.
— Туда, где я нужен в первую очередь. Когда я приехал, то почувствовал, что Бьорн хотел о чем-то поговорить со мной, но у меня не было времени — следовало уладить более важные дела.
— Ты готов поговорить с ним?
Иэн повернул голову и покосился на нее.
— А почему бы и нет?
Элинор сжала губы и жестом приказала служанкам и оруженосцам удалиться из комнаты.
— У меня создалось впечатление, что ты приехал сюда ненадолго, направляясь куда-то дальше.
Раздражение было той небрежной демонстрацией власти, с которой Элинор удалила его слуг. На душе Иэна вовсе потеплело.
— Ах, это… — Он положил голову на сложенные руки. — Я не знал, до какой степени ты разозлишься, когда я предложу тебе стать моей женой. Это было объяснение для детей на случай, если ты велишь мне убираться.
Наступившая пауза показалась Иэну неестественной. Он снова приподнял голову и с недоумением увидел на лице Элинор обиду и настоящий гнев. Он развернулся, сел и взял ее за руки:
— Элинор, что я такого сказал?
— Спроси лучше, чего ты такого не сказал.
Иэна охватила причудливая смесь надежды и разочарования. Единственное, что он не сказал, было то, что он давно любит ее. По мере того как в нем росла уверенность, что Элинор все-таки выйдет за него замуж, в нем возникала потребность быть любимым ею. Но он полагал, что это последнее, что она хотела бы услышать.
Если бы она смогла полюбить его, это стало бы райским блаженством. Но если Элинор любила Саймона, может ли она перемениться в одночасье? Так скоро стереть из памяти годы пылкой любви? Сколько же лет на это потребуется?! Имеет ли это значение? Если бы она хоть раз посмотрела на него такими же глазами, какими смотрела на Саймона, этого было бы достаточно.
Противоречивые чувства, разом проснувшиеся в душе Иэна, заставили его замешкаться с ответом.
— Ты думаешь, я забыла, как ты говорил, что собираешься посадить в клетку волка?!
— Какого еще волка?! — выпалил Иэн, совершенно растерявшись, поняв только, что его первая догадка оказалась верной. Элинор не ждала от него слов любви.
— Волка, который любит Англию.
Иэн понял, что речь может идти только о Джоне, но что же такое он мог сказать? Все его воспоминания о первом дне в Роузлинде потускнели от усталости и казались ему совершенно незначительными в сравнении с главным делом, ради которого он мчался сюда.
— Я должен помнить, конечно, но не помню. Я еле держался на ногах.
— Ты сказал, что можешь многое поведать мне насчет поимки в клетку волка, но что ты слишком устал, чтобы препираться со мной. Тебе придется попрепираться со мной сейчас или взять назад свое предложение о женитьбе. Я не собираюсь быть бессловесной и покорной рабыней. Там, где затрагиваются интересы моих земель и моих людей, я должна все знать прежде, чем делать шаг вперед. Я не собираюсь втягиваться против воли в заговор. Если только я не увижу причину для этого — или скорее какую-то надежду на успех, поскольку причина почти очевидна…
— Элинор, — резко остановил ее Иэн. — Ни в сердце, ни в мыслях моих нет никакой измены. Джон — король Англии, и я, готов сделать все, чтобы он оставался таковым.
В искренности его заверений сомневаться не приходилось. Элинор разозлилась на себя. Она знала, что Иэн присягал на верность Джону. Такой честный идиот, как он, не способен нарушить клятву. Она сделала неудачный ход, пытаясь выяснить то, что хотела знать.
— Я знаю, что ты не хочешь низложения короля, — миролюбиво произнесла она, — но не существуют ли другие формы измены?
— По моему мнению, нет.
Все было сказано предельно ясно. С точки зрения Иэна, дискуссия была окончена. Он выпустил руки Элинор, но она сама схватила его ладони. Иэну казалось, что он хорошо знал Элинор — они были друзьями долгие годы. Ему приходилось спорить с ней и раньше, но ее аргументы были направлены всегда на его благо. Но ему еще предстоит узнать, кто такая Элинор, когда чувствует угрозу для себя. Ему еще предстоит узнать, что, когда она согласилась стать его женой, он автоматически попал в положение «ее — ей». Это означало не только то, что его и ее блага отныне становились неразрывно связанными в ее душе, но и то, что никакая часть его мыслей и души не могла оставаться в покое, пока Элинор не извлечет ее на свет и не изучит со всем тщанием.