Читать интересную книгу Доска Дионисия - Смирнов Алексей Константинович

— Помогите, Анатолий Борисович.

— И рад бы, прекраснейшая, но не могу. Профессия у меня больно мерзкая, ведь с невиданным отребьем приходится общаться. Даже представить себе не можете, кто теперь вокруг икон вертится. До войны все солидные люди, покупали только для себя, за границу не перепродавали: профессора, инженеры, генералы и аферисты большого полета, а ныне… Ох, тяжело мне хлеб насущный дается.

Канауров забегал, встряхивая седую прядь, прикрывающую лысину, блестя бусинками острых глаз и теребя рукой интеллигентное упадочное в мелких морщинках лицо несостоявшегося крупного банковского воротилы. Белка прыгала учащенно в колесе его увешанной картинами комнаты. В основном — пейзажи русской школы: солнечные Коровины, трагически-закатные Жуковские, жемчужный Бируля и синий зимний зной Грабаря.

— Мда-с… мда-с… Помочь вам надо. Значит, ничего там нет. И, конечно, есть уголовщина? Теперь, к сожалению, очень трудно купить икону, не будучи уверенным, что не имеешь дело с каким-нибудь ужасным типом. Взломы, грабежи... Здесь тоже так?

— Да. И все очень странно. История с этим Дионисием, к тому же, очень долгая и старая. Там замешаны и белые офицеры, и архимандрит, в прошлом гвардеец, и светская дама. Вплоть до подлогов икон в самое последнее время. Вообще, целая галерея разных типов и типусов. Вот, посмотрите.

Анна Петровна протянула Канаурову фотографию из гукасовской папки соборного иконостаса с большой иконой Спаса в роскошной ризе.

Канауров вынул из жилетного кармана лупу, внимательно осмотрел фотографию.

— Ну, что ж… Он самый. И размеры, и тип. Конечно, без оклада, но я его видел. Вещь, очень близкая к Дионисию. Дионисий по своей уравновешенности и классичности — Рафаэль русской иконописи. Феофан Грек — Микеланджело, Рублев — Боттичелли по гармонии и уравновешенности, а Дионисий — Рафаэль. Он собрал и обобщил все, что до него было. Каждая его доска драгоценна. Но я — человек грешный, что я могу сделать? Пойти на Петровку и сказать: «Вы знаете, мне известно, где Дионисий». А меня спросят, какого он года рождения, имел ли в прошлом судимости, имя, отчество, точный адрес. О, прелестнейшая! Я вижу, ваши прекрасные глаза подернулись дымкой грусти. Я — кто? Я — лошадник! Ко мне приводят лошадь, не говорят, краденая она или нет. Я только определяю, какого она завода и чистоты кровей. Даже на тавро не смотрю, простите, на музейный номер. Ко мне тысячи икон для определения школы и века приносили. Могу поклясться «мадонной Литта» и «Над вечным покоем», что половина из них откуда-то унесена без спроса хозяев. Но это не мое дело. Я сам никуда не езжу, не взламываю церквей, не потрошу богомольных старушек.

— Да тут, Анатолий Борисович, не только потрошили, а одну старушку по голове ударили, чуть не умерла!

— Ай-ай, какая гадость! Да, видно, пора мне прекратить свои консультации. Могут самого из-за этих полотен ограбить, по голове ударить. Люди привычные. Конечно, Коровин и Грабарь — не иконы. Они у меня все сфотографированы, их никуда не продашь. Да, да, дорогая, вы меня очень и очень расстроили. Я к вам прекрасно отношусь, вы мне когда-то оказали такую услугу, такую услугу.

Анна Петровна действительно оказала Канаурову, в его понимании, большую услугу. Она дала ему адрес сестры одного умершего коллекционера, у которой он нашел целую стопку порванных и грязных полотен, теперь ставших в роскошных золотых рамах украшением его коллекции.

Канауров бегал по комнате в явном сомнении: пустить Анну Петровну по следу или нет? Вообще, он был ловок, осторожен и умудрился до сих пор не попасть ни в одну неприятную историю, хотя многие из коллекционеров и комиссионеров, пользовавшихся его «бродячей энциклопедией», как он называл свою голову, уже оказались в разное время на скамье подсудимых за эволюционные процессы с ценами на картины с подписями Айвазовских, Маковских и других бессмертных.

«Впрочем, что хорошего мне сделал Орловский? Ничего хорошего. Раз десять я его консультировал, а он толком не заплатил и вообще отвратительный тип. Взял у Марии Семеновны подсвечники и обжулил. Половину не заплатил, а у самого деньжищ куры не клюют, по кубышкам прячет».

— Ну, вот что, прекраснейшая. Вашего Дионисия ко мне приносили два папуаса. Патлы до сих пор, бакенбарды до подбородка, усы с подусниками, на руках — дамские браслеты с брелоками, звенят, как бубенчики. Морды жуликоватые, ужас! Субъекты те еще! Дионисий у них в ватное розовое одеяло завернут. Расчищены у него только клейма и глаз со лбом. Расчищено прекрасно! Работа высокого профессионала, на уровне Кирикова. Приходили они от Орловского. Что это за птица, вы, конечно, не знаете. Зато я знаю. Он — крупный подрядчик церковных ремонтов. Хитер и жулик международного класса. Икон он сам не собирает, тут же перепродает. У него бывают очень хорошие доски. Его «мальчики» производят работы по всей России и из соборов с чердаков, из чуланов тащат сотни досок. Среди барахла попадаются уникумы. Как вам к нему попасть? Вопрос сложный. Скажите, что вы — работник патриархии, искусствовед, пишете богословские работы об иконописи. Вам поручили купить иконы для русской православной миссии хотя бы в Сирии или Ираке. Надо подлинные вещи ХVI века, за деньгами вопрос не станет. Он патологически жаден, этот Орловский, от жадности клюнет. Скажите ему также, что патриархия хочет ему поручить, как известному мастеру, крупный ремонт. С этого и начинайте, а потом переходите на иконы. Вот его телефон, адреса не знаю.

Анна Петровна поблагодарила, пристально вглядываясь в солнечные коровинские пляжи Крыма с дамами в шляпах-тортах и со сверкающим в графинах вином на фоне роз.

— Правда, прелесть? Да, в поисках утраченной юности. Я вот также когда-то с бонной гулял в Коктебеле в матросочке, а на мамочке была шляпа вся в рюшечках и розочках. Мне все это напоминает детство, реальное училище. Вот этот Жуковский так похож на нашу дачу в Павловске. Я собираю картины, как пасхальные открыточки. Мне они многое напоминают. Звоните, прекраснейшая, но только помните: Орловскому в рот палец не кладите!

Орловского дома не оказалось, он был в отъезде, и Анна Петровна стала реализовывать вторую часть своего плана. Она отправилась в музей, давший письмо-отношение Безрукову в областной архив.

Заведующая отделом древнерусской живописи, чистенькая седая старушка в очках с золотой оправой и античной камеей, приняла ее изысканно-удивленно-вежливо:

— В Спасский монастырь? В городской архив? Что вы! Что вы! Мы никого не посылали. Безруков? Первый раз слышу. Украли папку с документами! Удивительная история! Ниночка! Ниночка! — она позвала свою помощницу. — Ты знаешь, из нашего музея посылали какого-то Безрукова в областной архив. Письмо с бланком, за моей подписью.

Ниночка, идеальная, прямо выставочная блондинка двадцати четырех лет, пожала покатыми плечиками и невинно выразила удивление голубыми глазками абсолютной и бездонной наглости. Ушла, ритмично покачивая бедрами, в краснодеревное зауголье шкафов, вопивших обрывками чужих судеб и трагедий.

— Вот видите, какая теперь молодежь? Ей совершенно безразлично, что имя нашего солидного научного учреждения используется какими-то проходимцами, подделавшими мою подпись, выкравшими документы.

— Скажите, вам что-нибудь известно о масонах и масонских ложах?

— Материалы в нашем музее, конечно, есть, но не в нашем отделе, они в отделе двадцатого века, но сама тема, как мне известно, была долго скомпрометирована монархистами и только сейчас в ней начинают разбираться объективно, —заведующая продолжала волноваться. — Я очень прошу вас, напишите обо всем подробное заявление на имя директора музея об этом Безрукове, о пропаже папки с архивом. Этого так оставлять нельзя. Надо принимать меры. Это уже не первый случай пропажи исторических документов. У нас тоже пытались украсть из отдела письменных источников несколько подлинных исторических грамот на пергаменте.

«Ну, что ж, так должно было и быть. Никакого Безрукова не было и нет. Один преступный коллектив и Дионисий у них. Никому неизвестный Дионисий».