[1] Балдох — солдат, военнослужащий (уголовный жаргон).
[2] Маруха — любовница из криминальной среды (уголовный жаргон).
[3] Железки — нагрудные знаки, медали, ордена (уголовный жаргон).
[4] Сенька (Сеньки) — уничижительное «народное» прозвище представителей аристократических семей Российской Империи, обладающих Магическими Техниками. Официально закрепленный РПЦ термин — «Осененные божественной благодатью». Такие семьи были массово истреблены во время Революционного Восстания рабочей черни и подлого люда и последовавшей за ним Гражданской войны, как социально чуждый класс.
Глава 8
Покинув будку башмачника, где старичок увлеченно махал метелкой, выметая прах грабителей в грязный подтаявший снег прямо через открытую дверь, я вновь направился в сторону дома. Неторопливо шагая, я размышлял над тем, что доктор Рыжов, все-таки ошибся, и мой Резерв не так уж и пуст, как он предполагал. Ведь взялась же откуда-то та Сила, которой я от души попотчевал залетных грабителей?
Насколько я уже понял из весьма скудных и обрывочных сведений, запас Силы, Магии, или Маны (все эти термины являлись равноценными понятиями), собирался путем переработки сырой Магической Энергии, разлитой в окружающем пространстве с помощью Источника Одарённого, Мага, либо Силовика (что тоже являлись равноценными понятиями) и хранился в его Резерве.
И только после этого Силовик мог воспользоваться этой накопленной Энергией, чтобы совершить Магическое Воздействие: заморозить кого насмерть, либо развеять Могильным Прахом. Интересно, а если бы я их сразу решил стереть в этот «серый порошок», у меня бы получилось? Хотя, о чем это я? Никто моего желания не спрашивал — само так вышло. А вопросы «как?» и «почему?» задавать было просто некому.
Так-то вариантов Магического Воздействия на существующую реальность — специализаций Силовиков, как я понял — вагон и маленькая тележка. И методов воздействия: Заклинаний, Конструктов и Формул — пруд пруди. Вот только я во всем этом ни в зуб ногой. Я даже ничего не помнил о своих прежних возможностях, которыми владел до ранения. Сплошная пустота и чернота.
На данный момент это были все сведения, которые мне удалось собрать. И из всего этого, доступного мне материала я смог сделать лишь один вывод — мой Резерв не пуст. Что-то в нем все же осталось, раз я смог так лихо расправиться с бандитами.
Однако, сразу бежать в НКВД, чтобы замерить величину своего Резерва и мощность Источника, я не торопился. Что-то внутри меня говорило, что с этим стоит обождать. Всему свое время. Может быть схожу, когда узнаю больше об окружающем меня мире. А то наделаю глупостей по банальной незнанке — разгребайся потом.
— Слышь, дядь? — окликнул меня какой-то детский голос, выдергивая из размышлений — рядом нарисовался чумазый пацан лет семи. — А куда Карась с Абреком из будки сапожника подевались? — не мудрствуя лукаво, бухнул он, залихватски сплюнув в талый снег сквозь дыру отсутствующего зуба.
— А ты с какой целью интересуешься, малец? — Остановился я рядом с пацаненком.
— Так это, дядь, — выразительно шмыгнул носом мелкий, — наша шобла на районе под Карасем ходит. Он тут у нас король шпаны.
— А ты из беспризорников, выходит? — догадался я, оценив ветхий прикид пацана. — Дань Карасю носите?
— А кабы и так… — Пожал плечами мальчишка, запустив под шапку грязную пятерню и принимаясь ожесточенно чесаться. Вши, не иначе. — Выживать как-то надо, дядь, — вполне по-взрослому ответил он мне. — А если Карасю дань не занесем — так он и попрошайничать на районе не даст. А без этого — только зубы на полку сложить, да и помереть останется!
— И что, много подают? — поинтересовался я.
— Так сердобольных хватает, дядь. И ваще есть и другие варианты… — уклончиво ответил шкет, а я понял, что и воровством эта компания малолеток тоже не брезгует.
Но этих ребят еще можно попытаться спасти, перевоспитать, поставить на путь истинный, пока из не выросли чудовища, подобные Карасю, Композитору или Балабасу, для которых человека замочить — что высморкаться.
— Тебя как зовут, мелкий? — поинтересовался я у мальчишки.
— Так и зовут — Малек, — отозвался беспризорник, деловито уперев руки в боки.
— А я не погоняло спрашивал, — качнул я головой. — Имя у тебя имеется? Нормальное, как у всех советских граждан?
— Да кто его знает, — пожал плечами Малек, — может и было кады. Только я не помню, и братва тоже не в курсах, я к ним не так давно прибился. А до этого с другой кодлой хороводил, взрослой. Но там пахан был двинутый, постоянно меня пиз.ил, вот я от них и нарезал в Ростове…
— Так ты ростовчанин, выходит? И в оккупации был? — О! Еще воспоминание выскочило! Откуда-то же я про оккупацию фрицами Ростова знаю? Может, действительно со временем все вспомнить смогу?
— Не-а, не из Ростова я, дядь — мотнул головой пацан, — а откуда не помню. — Но фрицев видел, не без этого… При них тоже побирался. Некоторые малахольные даже слезу пускали, когда я для них песенку жалостливую пел.
— Песенку? — Удивленно приподнял я одну бровь.
— Ausdem stillen Raume, — тоненько затянул пацанчик по-немецки.
- Aus der ErdeGrund…
Да это же Лили Марлен[1]! — неожиданно узнал я «знакомые» строчки, а пацан продолжал свою немецкую «слезодавилку»:
— Hebt mich wie im Traume
Dein verliebter Mund.
Wenn sich die spten Nebel dreh’n,
Werd' ich bei der Laterne steh’n
Wie einst, Lili Marleen.
Wie einst, Lili Marleen.
А в моей голове сам собой «оформился» перевод последнего куплета этой весьма известной песни:
'Что за наважденье —
Из земли сырой
Губ твоих веленьем
Я встаю живой.
В дымке вечерняя заря,
И я опять у фонаря —
Как встарь, Лили Марлен.
С тобой, Лили Марлен'.
А память продолжала выкидывать фортели — я «вспомнил» даже издевательский вариант англичан на тему «Лили Марлен», написанный так же по-немецки для психологической обработки фрицев в сорок третьем. В переводе он звучал примерно так:
'Может быть, ты погибнешь в России,
Может быть — в Африке,
Где-нибудь ты точно погибнешь —
Этого хочет твой фюрер.
А если мы все же снова увидимся,
Лучше бы нашему фонарю стоять
В другой Германии!
Твоя Лили Марлен'…
Как же много воспоминаний (а вот своих или чужих — это уже другой вопрос) принесла мне всего лишь одна песня, исполненная на немецком языке бездомным пацаном-попрошайкой. И сколько всего мне еще предстоит выудить из темных и бездонных подвалов моей памяти?
— Дядь, а дядь? — Тряхнул меня за рукав Малек. — Тебя чего, тоже на слезу пробило? По-фашистски шпрехать могешь?
— Я-я, натюрлих! — Вылетело из меня на автомате.
А немецким-то я все-таки тоже владею! Хотя, если логически подумать, разведка и диверсионная деятельность в тылу врага, как бы обязывают к знанию языка. Это уже, наверное, чисто мой «багаж знаний», а не тот, другой… Который больше на шизу похож.
— Вижу, тоже шпрехаешь, — довольно улыбнулся пацан. — На фронте наблатыкался?
— Ну, а где же еще, по-твоему? — Потрепал я его по плешивой шапке-ушанке. — А ты, оказывается, настоящий талант, Малек! Вона, как с песней завернул! Теперь понимаю, чем ты из фрицев слезу выдавливал…
— И не только слезу, дядя! — с гордостью ответил Малек. — Еду, шоколадки, а порой даже и рейхсмарки в шапку совали, морды немецкие! Одним словом, при фрицах с голодухи ноги не протянул, и теперь не помру! — вполне оптимистически заявил шкет.
— А может, ну его — такую жизнь? — спросил я пацана. — Давай, я тебя в детский дом отведу. Там и кормят, и одевают. Да и учиться тебе надо, пацан, если плохо кончить не хочешь…
— Да ты сдурел, дядя! — фыркнул Малек. — Какой, нахрен, детдом? Я — птица вольная! Сегодня здесь, а завтра там!
— Ну, как знаешь… Но, если вдруг желание появится, найди меня — помогу.