Я мечтал об этом – теперь я это видел!
Степан не торопится – он оказался местным, он приехал домой. А я даже не спросил у него… Много чего я не спросил! А, ладно, узнаю сам! Всё узнаю… Я слишком торопливо попрощался с попутчиками и, уже попрощавшийся, глупо сидел с ними рядом. Потом всё-таки подхватил сумку, гитару и стал продвигаться к выходу.
Слишком много света и снега. Свет, отражённый от снега, ударил по глазам. Мороз тут же склеил ноздри. Сделав несколько шагов к вокзалу, я уже дрожал – надеть телогрейку сразу я всё же не решился.
А внутри – внутри было горячо и широко, так что даже дышать сделалось трудно.
Я шёл в сторону вокзала, прислушиваясь к каждому шагу, проверяя его твёрдость на благословенной земле города, о котором мечтал…
Чуть скрипел утоптанный снег. Ближе к вокзалу снег превращался в ледяную кашу. У самого вокзала поработали дворники – снег уступал место голому асфальту. Из дверей вокзала веяло теплом и пахло резиной…
Я вошёл внутрь. Прямоугольный зал с чьим-то бюстом посередине. Такие же, как и везде, копошащиеся люди, не наделенные никакими отличительными чертами петербуржцев. Бюст мне удалось идентифицировать быстро – чей же бюст нужно в Питере увидеть первым. Да и глаза навыкате… Да и кудри не спутаешь…
Я поставил вещи. Осмотрелся. И понял, что в Питере мне в первую очередь хочется… есть.
Другие квартиры
Я не люблю, когда меня называют «Серый». Серыми бывают только волки и ничтожества. Так же, как косыми – зайцы и дожди… Ещё вот почему: Серый – какой-то никакой! Ни белый, ни чёрный, а так… Среди моих м-ских друзей Серым меня не называл никто, и это происходило отнюдь не по моей просьбе. Хочется надеяться, что я просто не был серым.
В другом городе этого статуса я пока не достиг.
Первый же звонок, который я сделал, вышел удачей. На вокзале я, отыскав телефонные автоматы, намеревался захватить их надолго, для чего наменял в кассе кучу мелочи. Раскрыл записную книжку. Первым в списке питерцев стоял Коротаев Паша. Его в Сочах я запомнил сразу: замороченный на сложных аранжировках гитарист «Люлякей Бяк». «ЛюлякиБяков»? О происхождении названия я уже упоминал. Черноволосый и полноватый, с нездорового цвета кожей. На сцене он козырял не только приличным знанием инструмента, но и длиннющим кожаным гитарным ремнём. На этом ремне гитара свисала чуть ли не до коленей, что обычно свойственно «металлюгам»… Он – нет, «металлюгой» не был и инструментом овладевал с некоторой даже нежностью. Гитара отвечала взаимностью в виде высоких, завывающих трелей в районе лада 12-ого и выше… Кстати, он почти не пил там, в Сочах… И почти не смеялся, что казалось признаком ума на фоне общего безумия. Эти качества служили в моих глазах ещё и признаком его надёжности.
Конец ознакомительного фрагмента.