Читать интересную книгу Короли и капуста (сборник) - О. Генри

Мы с Генри Хорсколларом привезли в эту страну первый граммофон. Генри был полуиндеец чероки, обучившийся на востоке тонкостям американского футбола, а на западе – премудростям перевозки контрабандного виски, и был он такой же джентльмен, как вы или я. У него был простой и шумный нрав, росту он был около шести футов, а двигался почти беззвучно – как будто катил на резиновых шинах. Да, низенький он был человечек, ростом то ли пять футов пять дюймов, то ли пять футов одиннадцать[62]. Ну, вы бы его назвали человеком среднего роста, таким же, как и все остальные. В своей жизни Генри довелось один раз бросить колледж и три раза – прощальный взгляд на тюрьму Маскоги. Это учебное заведение ему приходилось посещать из-за того, что он увлекался ввозом и продажей виски на индейских территориях. Генри Хорсколлар никогда бы не позволил, чтобы какая-нибудь табачная лавочка подкралась к нему со спины[63]. Не из таких он был индейцев.

Мы встретились с Генри в городке Тексаркана, где и разработали этот план насчет граммофона. У Генри было триста шестьдесят долларов, которые он выручил от продажи своего земельного участка, выделенного ему правительством в резервации. Я же приехал в Тексаркану из города Литл-Рок, а переезд мой был вызван моральным потрясением, которое я испытал, став свидетелем одной жуткой уличной сцены. Какой-то человек, стоя на ящике, распродавал золотые часы: задняя крышка откручивающаяся, ручной завод, идут точнее швейцарских, элегантная вещь! В магазине такие часы стоили двадцать долларов. А здесь покупатели просто дрались за возможность купить их по три доллара за штуку Человек, который продавал их, нашел где-то целый чемодан таких часов – вот повезло! – и теперь они расходились у него, как горячие пирожки. Крышки отвинчивались очень туго, но покупатель прикладывал ухо к корпусу и слышал, как часы мило и успокаивающе тикали. Из этих часов три штуки были настоящие, а остальные умели только тикать. Что? Ну да. В пустом корпусе сидел такой себе черный жучок с рожками, из тех, что имеют обыкновение виться вокруг электрической лампы. И эти козявки так прилежно отбивали своими лапками минуты и секунды, что можно было заслушаться. Так вот, этот человек, о котором я рассказываю, получил чистой прибыли двести восемьдесят восемь долларов. А потом он уехал, потому что знал – когда жителям Литл-Рока придет время заводить свои часы, им понадобится энтомолог, а он не был специалистом по насекомым.

Итак, как я уже сказал, у Генри было триста шестьдесят долларов, а у меня было двести восемьдесят восемь долларов. Идея познакомить народы Южной Америки с таким достижением цивилизации, как граммофон, принадлежала Генри, но я охотно согласился, поскольку с детства питал слабость ко всяческим машинам.

– Латинские расы, – говорит Генри, свободно изъясняясь при помощи тех слов, которым он обучился в колледже, – особенно хорошо подходят для того, чтобы пасть жертвой граммофона. Они всегда тянутся к музыке, краскам и веселью. Они отдают свои ракушки, которые служат им в тех краях на манер денег, чтобы послушать шарманщика или чтобы посмотреть в цирке на цыпленка с четырьмя лапками, в то время как за маниоку и плоды хлебного дерева не плачено бакалейщику уже несколько месяцев и тот угрожает закрыть кредит.

– В таком случае, – говорю я, – займемся экспортом консервированной музыки латинцам, однако же мне вспоминается одно высказывание мистера Юлия Цезаря, где он говорит о них так: «Dura lex, sed lex»[64], что в переводе означает: «Так ли они глупы, чтобы отдать нам свои монеты, вот в чем вопрос».

Вообще-то я не люблю хвастаться своим образованием и культурным уровнем, но не мог же я допустить, чтобы в искусстве риторики меня превзошел какой-то индеец, представитель расы, которая не дала нам вообще ничего, кроме той земли, на которой расположены Соединенные Штаты.

Мы купили в Тексаркане прекрасный граммофон – одну из самых лучших моделей! – и полчемодана пластинок. Мы собрали свои вещи, сели на поезд техасско-тихоокеанской железной дороги и отправились в Новый Орлеан. В этом знаменитом центре сахарного производства и негритянского песенного творчества мы сели на пароход, который шел в Южную Америку.

Мы сошли на берег в городке Солитас – это в сорока милях отсюда вдоль побережья. Такое себе довольно живописное место, просто глаз радуется. Домики были беленькие и чистенькие, и, глядя на то, как они растыканы повсюду среди живописных пейзажей, я вспомнил блюдо под названием «яйца, сваренные вкрутую, подаваемые с листьями салата». За городом находился квартал небоскребоподобных гор, и они стояли там так тихо, будто незаметно подкрались и подсматривают – ну что там в городе? А в городе было вот что: море на пляже шуршало прибоем, и иногда шумно плюхался на песок созревший кокосовый орех, а больше ничего, совершенно ничего не происходило. Да, полагаю, можно сказать, что в городке было не особенно шумно. Наверно, когда архангел Гавриил протрубит в свою трубу и наш трамвайчик отправится (Внимание! Следующая остановка – Площадь Страшного суда!) – вы только представьте себе эту картину! – Филадельфия раскачивается, держась за висячую ручку, городок Пайн-Гали из штата Арканзас висит на задней подножке – только тогда этот Солитас, может быть, проснется и спросит, что, мол, за шум.

Капитан сошел на берег вместе с нами и провел для нас церемонию, которую он ласково называл «предание земле». Он представил нас с Генри консулу Соединенных Штатов и какому-то серенькому типчику – начальнику какого-то Департамента меркантильности и вожделения лицензионных диспозиций – так, по крайней мере, было написано у него на вывеске.

– Я опять причалю сюда через неделю, считая с сегодняшнего дня, – говорит капитан.

– К этому времени, – отвечаем мы ему, – мы уже будем снимать сливки в центральных районах страны при помощи нашей оцинкованной примадонны и вполне похожих на настоящие копии оркестра Джона Сузы[65] – будем добывать их марши из нашего оловянного рудника.

– Нет, ничего подобного, – говорит капитан. – Вы будете загипнотизированы. Вы в цирке бывали? «Для участия в следующем номере нам потребуется доброволец из зала! Не угодно ли какому-нибудь джентльмену выйти на манеж?» Угодно? Ну, так стоит такому джентльмену выйти и взглянуть в глаза этой стране, как он погрузится в гипноз и ему будет казаться, что он всего лишь муха, безнадежно завязшая в тех самых сливках, о которых вы только что изволили говорить. Вы будете стоять по колено в волнах прибоя и ждать меня, а ваша машинка для изготовления гамбургеров из музыки, бывшей до сих пор вполне уважаемым искусством, будет играть «Прекрасней дома места в мире нет».

Генри отслюнявил от своей пачки двадцатку и получил от этого Департамента меркантильных диспозиций бумагу с красной сургучной печатью и каким-то текстом на местном наречии, а сдачи не получил.

Затем мы как следует угостили консула красным вином и попросили его предсказать судьбу нашего предприятия. Консул был такой себе моложавый мужчина в возрасте, пожалуй, чуть за пятьдесят, постоянный в своих привязанностях: бренди он любил французское, а виски – ирландское. А еще он был доверху заполнен разочарованием и какой-то неудовлетворенностью. Да, он был этакий приплюснутый человечек – выпивке негде было в нем разгуляться, и, вероятно поэтому, он был предрасположен к полноте и брюзжанию. Он был, пожалуй, похож на немца, очень грустного, но по-своему дружелюбного.

– Чудесное изобретение, – говорит нам консул, – под названием граммофон, никогда ранее не вторгалось на эти берега. Местные жители никогда его не слышали. Они ему не поверят – это простодушные дети природы, культурный прогресс еще не коснулся их, так что они вряд ли согласятся принимать за увертюру звуки, издаваемые консервным ножом, а веселые мелодии регтайма могут распалить их до такой степени, что начнется кровопролитие и революция. Но вы, конечно, можете попробовать. В самом лучшем для вас случае, когда вы начнете играть, население просто не проснется. В худшем случае может быть два варианта. Либо они погрузятся в сосредоточенное внимание, как полковник из Атланты[66] при звуках марша «Поход по Джорджии»[67], либо их охватит нервное возбуждение, и тогда они изменят тональность вашей музыки топором, а вас самих отправят за решетку. В последнем случае, – объясняет консул, – я исполню свой долг и телеграфом сообщу об инциденте в госдепартамент, а потом, когда вас поведут на расстрел, оберну вас звездно-полосатым флагом и буду грозить им неотвратимым возмездием со стороны величайшей золотоэкспортной и финансоворезервной державы в мире. Посмотрите на мой флаг – он уже весь в дырках от пуль! Все из-за таких, как вы! Уже дважды я телеграфировал нашему правительству, чтобы они прислали сюда пару канонерских лодок для защиты американских граждан. В первый раз госдепартамент прислал мне дырокол. В другой раз здесь собирались казнить человека по фамилии Патиссон. Так они отослали мое прошение в Министерство сельского хозяйства! А сейчас, – говорит консул, – давайте побеспокоим сеньора бармена на предмет еще одной бутылочки красного вина.