Все засмеялись, за исключением самого Бастьена, который никогда не смеялся.
— Зато, благодаря этим моим опытам, — сказал он, — вы можете похвалиться, что ели такие кушанья, которых не пробовал ни один король, ни один разжиревший буржуа.
— Я думаю, — вставил Рене.
— Кухня с начала веков находится в руках самых невежественных людей. Когда в нее заглянут изобретатели, таланты, знания, тогда только мы съедим первый хороший обед.
— Или совсем не будем обедать, — возразил Рамбер.
— Вы-то уж, капитан, помолчали бы! Не спорю, вы прекрасный физик-экспериментатор, но на кухне вас заедает рутина. Мой протертый заяц, сваренный с медом…
— Есть вещи, о которых лучше не вспоминать, — сказал Дюфур.
— Прекрасно, но ведь хвалили же вы, черт побери, телятину, которую я сначала заморозил жидким воздухом, а потом истолок в ступе. Впрочем, если вы недовольны моими стараниями, то я торжественно, раз навсегда…
— Перестаньте, Бастьен! Мы все благодарим вас за… не знаю, право, как назвать эти невиданные кушанья, но не лучше ли держаться на кухне старого порядка?
— Это мы еще посмотрим, — угрожающе пробурчал Бастьен, жадно обгладывая кость крепкими белыми зубами.
Я хотел вернуться к началу разговора и узнать, с какой целью Бастьен работает над изобретением новых взрывчатых веществ, но обед кончился, и Дюфур сказал, что я до вечера останусь один, так как в лаборатории много работы.
— Осмотрите пока здание, — посоветовал ученый. — Оно совершенно пустое, но на всякий случай не заходите в темные и отдаленные закоулки.
Они все вместе пошли к выходу, — впереди Дюфур, за ним сильно хромавший Рене, потом обожженный Бастьен и сзади Рамбер с забинтованной высоко поднятой головой.
Я наудачу отворил одну из массивных дверей и очутился в широком коридоре со сводчатым низким потолком. Пройдя его, я попал в часовню, в которой царил жуткий полумрак; на каменных плитах пола и решетки, сплетенной из железных лилий и виноградных листьев, лежали яркие красные и фиолетовые пятна солнечного света, проникавшего сюда через круглое окно с цветными стеклами. Через маленькую боковую дверь я попал в какой-то узкий темный туннель, в конце которого брезжил чуть заметный свет. В десяти шагах от часовни в глубокой нише можно было различить ступени винтовой лестницы, уходившей куда-то вверх. Меня начал охватывать смутный страх, но вместе с тем росло и жуткое любопытство, заставлявшее исследовать все углы и переходы этого каменного лабиринта. Поднявшись по лестнице, я попал в квадратную башню, служившую, должно быть, тюрьмой, так как узкое окно было заделано густой железной решеткой, а на стене уцелело ржавое кольцо с короткой в два фута цепью. Спустившись обратно и дойдя до конца туннеля, я, к своему удивлению, увидел шофера Морло, который стоял среди большой залы и, наклонившись к пыльному полу, внимательно рассматривал одну из каменных плит.
— Что вы здесь делаете? — спросил я.
Морло вздрогнул и выпрямился.
— Что делаю? А вот посмотрите сюда! Видите: след чьей-то ноги.
…А вот посмотрите сюда! Видите: след чьей-то ноги…
— Прекрасно вижу, но что же тут необыкновенного?
— Если есть след, значит, был человек, — ответил Морло с таким выражением, как будто сомневался в справедливости своего вывода.
— Конечно!
— Но куда же он девался?
— Если его нет здесь, значит, ушел, — ответил я, улыбаясь.
— Да, это правильно! Хотя он, может быть, все еще здесь, рядом с нами.
Я невольно оглянулся.
— Но его не так-то легко увидеть: я ищу его целый месяц и еще ни разу не встречал.
— Да ведь этот след мог оставить Дюфур или кто-нибудь из его помощников.
— Посмотрите хорошенько, ведь это отпечаток босой ноги.
Тут я только заметил, что на слое серой пыли остались следы пальцев: это обстоятельство заставило меня вдруг чего-то испугаться.
— Теперь вы поймете, в чем дело, — продолжал Морло, заметив мое волнение и тот интерес, с которым я вновь принялся рассматривать отпечаток большой грубой ноги. — Тут творится какая-то чертовщина. Этот босой человек или дьявол расхаживает повсюду, я находил его следы в третьем этаже и в подвалах, но еще не разу не видел его самого и полагаю, что его никто не увидит.
Мы невольно говорили шепотом, так как в этой части здания эхо повторяло каждое слово, и эти глухие голоса камней производили до крайности неприятное впечатление. У меня очень тонкий слух, и в тот момент, когда Морло замолчал, я услышал осторожные мягкие шаги в той самой галерее, которую только что прошел.
— Он там! — сказал я, поднимая руку и чувствуя, как на мгновение замерло сердце.
— Скорей!! — закричали разом я, Морло и звучные стены.
Стуча сапогами по истертым плитам, мы бросились ко входу в туннель, пробежали его быстрее ветра до часовни, но всюду было пусто и тихо, и только на башне над нашей головой скрипел и стонал заржавленный флюгер.
Когда я вернулся в уютную комнату Дюфура и уселся в мягкое удобное кресло, вся эта история начала постепенно утрачивать свои жуткие очертания, и мое поведение мне самому стало казаться смешным и нелепым. Испугаться следа чьей-то босой ноги! Как будто в монастырь не мог зайти какой-нибудь крестьянин или пастух, желавший укрыться от дождя или осмотреть заброшенное здание, в которое можно было проникнуть через десятки входов и разбитые окна. Я и Морло так кричали, что непременно должны были напугать этого бедняка, который, вероятно, без оглядки бежит теперь под проливным дождем. Может быть, я увидел бы его в окно, если бы горизонта не закрывали большие деревья, росшие вокруг овального пруда с темнозеленой водой. Этот угол запущенного и заброшенного парка под окнами Дюфура производил такое же мрачное, тоскливое впечатление, как и самое здание. Вода застыла, умерла, и казалось, никакая буря не могла всколыхнуть гладкую поверхность искусственного озера, среди которого чернели две наполовину затонувшие лодки. В деревьях не чувствовалось жизни, не видно было веселого, радостного трепетания листьев и ветвей, слившихся в одну без-форменную тяжелую массу. На месте Дюфура я предпочел бы наглухо закрыть эти окна и целый день пользоваться электрическим светом, лишь бы не видеть угнетающей картины тления и разрушения. Вечер я провел в одиночестве, скучая над каким-то ученым трактатом о радиоактивных веществах. К ужину мы все снова собрались в монастырской столовой. Свет лампы, спускавшейся с потолка, падал на угол стола и на небольшую часть каменного пола, — все остальное пространство оставалось во мраке; там шла какая-то своя жизнь, странная, чуждая и непонятная для нас.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});