на самом деле — нет, — столько сложных оттенков было в его голосе, словно он говорил о личном. — Это как предавать себя. Особенно, когда любишь одного человека, а трахаешься с другим, который тебе даже не нравится. Не важно: за деньги или по другим причинам.
— А если никого не любишь? Если всё равно? — обняла я его, словно мне холодно. Но, святые подштанники, как же хотелось того самого, другого тепла: жара обнажённой кожи, огня поцелуев, пламени объятий.
— Не бывает всё равно, — вздохнул он.
— Да брось, Илья! Все трахаются ради удовольствия.
Это же не выглядит, будто я напрашиваюсь?
А я ведь напрашиваюсь!
— Я не буду с тобой спорить, — покачал он головой, как бы намекая, что с моим опытом мне, конечно, виднее.
— Как же с тобой трудно, — ткнула я его в бок, забежала вперёд и развернулась, заставив остановиться. — Ладно, а если, скажем, по взаимному согласию? Если я тебя, например, попрошу: давай переспим?
— Ты меня прямо шокируешь сегодня, — смотрел он на меня и правда немного растерянно. Или в тихом ужасе?
— А ты не отвечаешь, а хитро уходишь от ответов.
— Я не ухожу, Ян. Просто иногда нет ответов. Я не знаю, что сделаю, если ты мне предложишь переспать, — ответил он легкомысленно. А зря.
Я взмахнула руками:
— Илья, давай переспим?
Он смотрел на меня молча, и его красивое, бесстрашное, мужественное лицо, кажется, бледнело на глазах. Между бровей собралась хмурая складка. Желваки напряглись и побелели — так сильно он стиснул зубы.
У меня похолодело в груди. Пересохло в горле. Я сглотнула…
— Я не могу, — покачал он головой спустя несколько мучительных секунд.
Надеюсь треск, с которым раскалывается лёд, когда бросаешь его в тёплую воду, слышала только я? Ведь это меня словно бросили в кипяток.
— Почему? — спросила я едва слышно.
— Потому что ты… пожалеешь.
— Не пожалею! — упрямилась я.
— Ян, ты ничего обо мне знаешь, — мучительно скривился он.
И я бы не сказала, что ответ дался ему просто.
— Чего я не знаю, Илья? — почти выкрикнула я.
— Ничего, — он выдохнул. — И это… это должно происходить само собой. Такие вещи не говорят. Они случаются по взаимному и чаще молчаливому согласию.
— Как?!
Он тяжело вздохнул.
— Ты поймёшь, когда это случится.
Я посмотрела на его губы. Он посмотрел на мои.
Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, поцелуй меня!
Я хочу. Я готова. Я требую, что ты был у меня первым.
Я — за секс! Я за взаимное молчаливое согласие!
Он положил ладонь на мою шею сзади. Упёрся лбом в козырёк кепки.
Я заглянула в его глаза.
«Прости», — было написано в них.
Он меня отпустил. Сделал шаг назад. Подтянул замок куртки.
— Ты куда? Мы почти пришли, — показала на корпуса общежитий.
— Не знаю. На работу.
— Ты же сказал тебе не надо. Я думала ты зайдёшь.
— Я тоже так думал. Но теперь не могу, — покачал он головой.
Господи, какая же мука была в его глазах, когда очередное «Почему?» уже готово было сорваться с моих губ, но я сдержалась.
Как он сказал её зовут? Дочь Риты Арецкой?
Ах, да, он не сказал. Но зато сказал, что это плохо: когда любишь одного человека, трахаться с другим.
Я услышала тебя, Илья Лейкин.
Я. Тебя. Услышала.
Глава 10. Тот, у кого есть имя
— Илья!
Проклятье! С-с-сука!
Он выругался про себя, но всё же остановился. Медленно развернулся, когда услышал, как хлопнула дверь машины и её каблуки стучат по асфальту.
Но чувство, что он не успел, было обманчивым. Не жди его Рита у подъезда, не окликни сейчас, всё равно поднялась бы за ним в квартиру. Странно, что уже не ждала его там, ведь у неё есть свои ключи.
— Илья?! — усмехнулся он. — У меня появилось имя?
— Ну не сердись, малыш! Прости! — задрала она голову, заглядывая в глаза, а потом воровато оглянулась и потянула его в подъезд.
Заплаканная, с потёками туши под глазами, она нетерпеливо жала на кнопку лифта и нервно сжимала-разжимала руки.
Ещё вчера, ещё утром, ещё час назад, он бы спросил, нежно, заботливо, участливо: «Детка, что случилось?» Но сейчас всё изменилось…
— Зайди ко мне, — злым, но глухим, словно придушенным голосом, не попросила, приказала ему Рита Арецкая в трубку с утра. — Я видела, что ты здесь.
— Я не могу, — ответил Илья, глянув на часы. У Яны заканчивалась единственная в субботу пара и он пришёл в универ вовсе не для того, чтобы трахать Риту Борисовну в её увешенном сценами Ветхого Завета кабинете. — У меня консультация. По диплому.
— Малыш, это важно, — шипела она в трубку, перейдя на громкий шёпот. — Прегер, кажется, подозревает.
О, да! Как же она это любила: в местах, где их могли застать, в состоянии, будто уходят от погони, в туалете ресторана, когда муж ждёт её за столиком. И вот это, испуганное «он знает», словно это их последний, последний на земле секс — было её любимым. Словно перед плахой. А потом она рухнет на эшафот, палач занесёт над её тонкой шеей топор, а она закроет глаза, чтобы в них навсегда застыло его лицо — последнее, что она хотела видеть перед смертью.
— Я же сказал: я занят! — процедил Илья сквозь сжатые зубы и отключил телефон.
Когда она застала его с Яной в вестибюле, он был готов её убить. Как он был зол. Как же он был зол!
Когда стала намекать про ложь о консультации, пожалел, что не прибил её раньше.
А когда Янка вдруг сказала: «Давай переспим!» земля ушла у него из-под ног и мир пошатнулся.
Он чуть не взвыл. И не знал, как ей сказать, как объяснить, что хочет куда большего. Хочет быть рядом не один раз, по дружбе, а всегда, каждый день, каждую ночь. С ней. И только с ней.
Но не может.
Пока не может.
Он взял на себя обязательства. Он поклялся. Он должен их выполнить.
И он шёл по улице, по дождю, снегу и туману, не разбирая дороги, натыкаясь на дома, столбы, прохожих, как пьяный — так ему было плохо.
Как же хотелось крикнуть: хватит! Достаточно!
Но он не мог остановиться сейчас. Ему мучительно нужны были деньги. Он поклялся отомстить. И он слишком много поставил на эту карту, чтобы отступить сейчас.
Слишком много.
— Илья! — когда лифт тронулся, Рита развернула к себе лицо Ильи, сжав ладонями и заглянула в глаза. — Он знает. Он всё знает, Илья, — шептала она горячим шёпотом,