Читать интересную книгу Потоп - Генрик Сенкевич

– Сильней всего на них подействует смерть этого Кмицица, – возразил Вжещович. – Надеюсь, Куклиновский уже содрал с него шкуру.

– Думаю, что он уже мертв, – промолвил Миллер. – Но это имя снова напомнило мне о нашей невознаградимой потере. Взорвано самое крупное орудие во всей артиллерии его величества. Не скрою, господа, на него я возлагал все мои надежды. Брешь уже была пробита, тревога ширилась в крепости. Еще каких-нибудь два дня, и мы бы пошли на приступ. Теперь все рассыпалось прахом, пропали все труды, все усилия. Стену они починят за один день. А те орудия, которые у нас еще остались, не лучше крепостных, их легко разбить. Тяжелых взять неоткуда, их нет и у маршала Виттенберга. Господа! Чем больше я думаю о нашем поражении, тем ужаснее оно мне представляется! И подумать только, что нанес его нам один человек! Один дьявол! Один пес, черт бы его побрал!

В припадке бессильного и поэтому совершенно необузданного и дикого гнева Миллер ударил кулаком по столу.

Помолчав с минуту временя, он вскричал:

– А что скажет его величество, когда до него дойдет весть об этой потере?!

И еще через минуту:

– Что же делать? Не зубами же грызть эту скалу! Чтоб их громом убило, этих уговорщиков, что заставили меня осадить крепость!

С этими словами он в сердцах так хватил об пол хрустальную чашу, что хрусталь разбился в мелкие дребезги.

Офицеры молчали. Недостойное поведение генерала, которое больше приличествовало мужику, а не военачальнику, занимающему столь высокий пост, восстановило всех против него, офицеры совсем помрачнели.

– Давайте же советоваться, господа! – крикнул Миллер.

– Советоваться можно только спокойно, – возразил князь Гессенский.

Миллер засопел и в гневе раздул ноздри. Через некоторое время он успокоился, обвел глазами присутствующих, как бы вызывая их на откровенность, и сказал:

– Прошу прощения, господа, но нельзя удивляться моему гневу. Не стану вспоминать все города, которые я покорил, приняв начальство после Торстенсона, ибо не хочу я пред лицом нынешнего поражения хвастаться старыми успехами. Все, что творится у стен этой крепости, выше человеческого понимания. Но посоветоваться нам надо. За тем я вас и позвал. Давайте же обсудим дело, и что решим мы большинством голосов, то я и исполню.

– Генерал, скажите, о чем мы должны советоваться? – спросил князь Гессенский. – О том ли только, как покорить нам крепость, или о том, не лучше ли снять осаду?

Миллер не хотел ставить вопрос так недвусмысленно и, уж во всяком случае, не хотел первым произнести роковые слова, поэтому он сказал:

– Говорите, господа, откровенно все, что вы думаете. Все мы должны печься о благе и славе его величества.

Но никто из офицеров не хотел выступить первым с предложением снять осаду, поэтому снова воцарилось молчание.

– Полковник Садовский! – сказал через минуту Миллер голосом, которому он постарался придать ласковость и приятность. – Вы всегда более откровенны, нежели прочие, ибо ваша слава хранит вас от всяких подозрений…

– Я думаю, генерал, – ответил полковник, – что этот Кмициц был одним из величайших воителей нашего времени и что положение наше отчаянное.

– Ведь вы, сдается, полагали, что нам надо снять осаду?

– Позвольте, генерал, я был только за то, чтобы не начинать осады. А это совсем другое дело.

– Что же вы теперь советуете?

– Теперь я уступаю слово господину Вжещовичу.

Миллер грубо выругался.

– Господин Вейгард ответит за эту злополучную осаду! – сказал он.

– Не все мои советы были исполнены, – дерзко возразил Вжещович, – и я тоже смело могу снять с себя ответственность. Нашлись такие, которые отвергли их. Нашлись такие, которые, питая поистине странную и непостижимую приязнь к монахам, убеждали вас, генерал, отказаться от всех решительных средств. Я советовал повесить посланных к нам монахов и уверен, что, когда бы это было сделано, ксендзы в страхе открыли бы нам ворота этого курятника.

Вжещович обратил при этом взор на Садовского; но не успел тот возразить, как в разговор вмешался князь Гессенский.

– Не называйте, граф, эту твердыню курятником! – сказал он. – Чем больше преуменьшаете вы ее значение, тем больше увеличиваете наш позор.

– И тем не менее я советовал повесить послов. Страх и еще раз страх, вот что повторял я с утра до вечера; но полковник Садовский пригрозил уйти со службы, и монахи ушли отсюда целыми и невредимыми.

– Ступайте же, граф, нынче в крепость, – ответил Садовский, – и взорвите порохом самую большую их пушку, как сделал Кмициц с нашей кулевриной, и я ручаюсь, что это пробудит больший страх, нежели разбойничье убийство послов!

Вжещович обратился к Миллеру:

– Генерал, я полагаю, мы собрались сюда не на забаву, а на совет!

– У вас есть что сказать, кроме пустых упреков? – спросил Миллер.

– Да, невзирая на веселость этих господ, которые могли бы приберечь свои шуточки для лучших времен.

– О, Лаэртид, славный своими уловками! – воскликнул князь Гессенский.

– Господа! – обратился Вжещович к офицерам. – Всем известно, что не Минерва ваша божественная покровительница, а поскольку Марс не оправдал ваших надежд и вы отказались от слова, позвольте сказать мне.

– Ну, заохала гора, сейчас покажется мышиный хвостик! – съязвил Садовский.

– Прошу соблюдать тишину! – строго остановил его Миллер. – Говорите, граф! Помните только, что доселе ваши советы давали горькие плоды.

– А мы, невзирая на зиму, должны есть их, как плесневелые сухари! – подхватил князь Гессенский.

– То-то вы так пьете, сиятельный князь! – отрезал Вжещович. – Оно конечно, вино не может заменить прирожденной остроты ума, однако помогает вам превесело переваривать даже позор. Но довольно об этом! Я хорошо знаю, что в монастыре есть люди, которые давно хотят сдаться, и лишь наша слабость с одной стороны и неслыханное упорство приора – с другой держат их в узде. От нового страха эти люди еще больше осмелеют, поэтому нам надо сделать вид, что мы не придаем никакого значения потере кулеврины, и штурмовать крепость еще сильней.

– И это все?

– Даже если бы это было все, полагаю, мой совет более отвечает чести шведского солдата, нежели пустые насмешки за чарой да беспробудный сон после пьянства. Но это не все. Среди наших и особенно среди польских солдат надо рассеять слух, будто рудокопы, что подводят сейчас мину под крепость, открыли старый подземный ход, который ведет под самый монастырь и костел.

– Вот это вы, граф, правильно рассудили, это дельный совет! – сказал Миллер.

– Когда этот слух распространится между нашими и польскими солдатами, сами поляки будут уговаривать монахов сдаться, они ведь, как и монахи, хотят, чтобы это гнездо суеверий уцелело.

– Неплохо сказано для католика! – проворчал Садовский.

– Служил бы туркам, так и Рим назвал бы гнездом суеверий! – подхватил князь Гессенский.

– Тогда поляки непременно пошлют к монахам своих послов, – продолжал Вейгард, – и противники ксендза Кордецкого, которые давно хотят сдаться, усилят свои старания и, как знать, не принудят ли приора и его сторонников открыть ворота крепости.

– «Погибнет град Приама от коварства божественного Лаэртида…» – продекламировал князь Гессенский.

– Клянусь Богом, совершенно троянская история, а ему сдается, будто он придумал что-то новое! – подхватил Садовский.

Но Миллеру совет понравился, да он и был неплох. Кучка противников приора, о которой говорил Вжещович, действительно существовала в монастыре. К ней принадлежали даже некоторые слабодушные монахи. Смятение можно было вызвать и в рядах гарнизона, даже среди тех солдат, которые хотели защищаться до последней капли крови.

– Попытаемся, попытаемся! – говорил Миллер, который, как утопающий, и за соломинку хватался и легко переходил от отчаяния к надежде. – Но согласятся ли Калинский или Зброжек пойти послами в монастырь, поверят ли они, что найден этот подземный ход, захотят ли рассказать о нем монахам?

– Ну, Куклиновский согласится, – ответил Вжещович. – Но лучше, чтобы и он поверил, что ход существует.

Внезапно у крыльца раздался конский топот.

– А вот и Зброжек приехал, – сказал князь Гессенский, выглянув в окно.

Через минуту в сенях зазвенели шпоры, и в покой вошел, вернее, ворвался Зброжек. На нем лица не было; не успели офицеры спросить, что случилось, как он крикнул в совершенном смятении:

– Куклиновский погиб!

– Как погиб? Что вы говорите? Что случилось? – встревожился Миллер.

– Дайте дух перевести! – ответил Зброжек. – Вы представить себе не можете, что я видел!..

– Говорите же скорее! Что, его убили? – вскричали все сразу.

– Кмициц! – ответил Зброжек.

Офицеры повскакали с мест и уставились на Зброжека, как на безумца, он же, выдыхая из уст целые облака пара, стал захлебываясь рассказывать: