– Но разве молодая женщина не имеет права на гордость? – ласково спросил мистер Гонт. – Когда не осталось ничего другого, разве не имеет она права припрятать в кошельке хотя бы эту монету, без которой он станет окончательно пуст?
Полли подняла голову. Лицо ее горело.
– Я думала, это мое дело. Я думаю так по сей день. Даже если это гордость, то что?
– Ничего, – спокойно произнес Гонт. – Если бы не это, родители забрали бы вас. Это было бы не слишком приятно – ребенок, который маячил бы перед глазами, как постоянное напоминание, сплетни по всему городу за спиной – но не произошло бы самого страшного.
– Да, и я до конца жизни страдала бы под пятой у своей матери! Выкрикнула Полли таким страшным визгливым голосом, который не имел ничего общего с ее обычным.
– Верно, – все так же спокойно подтвердил Гонт. – Итак, вы остались там, где были. Остались с Келтоном и со своей гордостью. А когда Келтона не стало, осталась гордость… так?
Полли глухо застонала и спрятала мокрое от слез лицо в ладони.
– Эта боль гораздо сильнее, чем в руках, правда, Полли?
Она кивнула, не поднимая головы от ладоней. Мистер Гонт заложил свои длиннопалые безобразные руки за голову и произнес тоном проповедника и философа:
– Гуманность! Какое благородство! Какая готовность пожертвовать чужой жизнью!
– Прекратите! – взмолилась Полли. – Прошу вас, прекратите!
– Это ваша тайна, правда, Патриция?
– Да.
Он дотронулся до ее лба. Полли снова застонала, теперь от отвращения, но не отстранилась.
– Это та самая дверь в ад, которую вы предпочитаете всегда держать на замке?
Она снова кивнула.
– Тогда делайте, как я говорю, Полли, – прошептал Гонт. Он отнял одну из рук от ее лица и принялся поглаживать. – Делайте, как я говорю, и держите язык за зубами.
Он посмотрел в упор на ее влажные щеки и покрасневшие от слез глаза.
На мгновение его губы искривились от неприязни.
– Не знаю, что выводит меня из себя больше – плачущая женщина или смеющийся мужчина. Вытрите лицо, Полли.
Замедленными движениями она достала из сумочки кружевной платочек и промокнула лицо.
– Вот так. – Гонт встал. – Теперь я отпускаю вас домой. Вам есть чем заняться. Но должен сказать, что иметь с вами дело – одно удовольствие. Мне всегда нравились гордячки.
– 12 –
– Эй, Брайан, хочешь фокус?
Мальчик на велосипеде резко вскинул голову, челка взлетела со лба, и Алан увидел на его лице выражение обнаженного, неподдельного страха.
– Фокус? – переспросил он дрожащим голосом. – Какой фокус?
Алан не знал, чего боится этот мальчик, но сразу понял, что ловкость рук, на которую всегда рассчитывал при необходимости расположить к себе детей, в данном случае не поможет. Лучше покончить с этим как можно скорее и начать сначала.
Он протянул левую руку с часами на запястье и улыбнулся, глядя прямо в бледное подозрительное лицо Брайана.
– Смотри, в руке ничего нет и под рукавом нет, до самого плеча… А теперь… вуаля!
Алан провел ладонью правой руки по левой, незаметным движением большого пальца легко вытолкнул из-под ремешка для часов пакетик, затем, сжимая пальцы в кулак, так же незаметно подцепил маленькую петлю на пакетике и потянул за нее. Сложив на короткое мгновение обе руки, он раскрыл ладони и в них расцвел пышный букет всевозможных цветов из папиросной бумаги, расцвел там, где только что не было ничего, кроме прозрачного воздуха.
Алан множество раз проделывал этот фокус, но никогда еще он не получался так легко и изящно, как в этот жаркий октябрьский день, и все же ожидаемой реакции – мгновенное остолбенение и последующая улыбка, одна часть которой выражает удивление, а две трети – восторг – не последовало.
Брайан одарил красочный букет беглым взглядом, в котором Алан уловил облегчение, как будто мальчик ожидал, что фокус окажется менее приятным, и снова перевел его на полицейского.
– Здорово, правда? – Алан изобразил широкую улыбку, столь же натуральную, сколь дедушкины вставные челюсти.
– Да, – равнодушно согласился Брайан.
– Угу. – Алан сцепил руки и букет, послушно сложившись, исчез под ремешком. Пора покупать новый экземпляр «Фокуса со складным букетом», этот уже отживает свой короткий век, цветная папиросная бумага блекнет, унося впечатление весенней свежести.
Он снова повернул руки ладонями вверх и улыбнулся с надеждой – а вдруг исчезновение букета произведет на зрителя большее впечатление? Но ответной улыбки не последовало; на лице Брайана Раска вообще не было никакого выражения. Остатки летнего загара не скрывали бледности кожи и признаков полового созревания: лоб покрыт прыщами, в углу рта тоже зреет один, самый здоровый, крылья носа покрыты точками угрей. Под глазами лиловели круги, как будто мальчик давным-давно не высыпался всласть.
«С парнишкой неладное творится, – думал Алан, – что-то его гнетет, что-то сломалось внутри. Причины возможны две: либо Брайан видел, кто набезобразничал в доме Ержиков, либо сделал это сам. Плохо и то и другое, но если последнее, трудно даже представить, какая тяжесть лежит теперь на душе этого мальчишки».
– Отличный фокус, шериф Пэнгборн, – похвалил Брайан безжизненным тоном. – Правда, отличный.
– Спасибо, я рад, что тебе понравилось. Ты догадываешься, о чем я намерен с тобой поговорить, Брайан?
– Думаю… догадываюсь. – Алану показалось, будто он готов признаться, что бил окна в доме Вильмы. Прямо здесь, на углу улицы, он признается, и это будет крупный шаг вперед в разрешении сложнейшей задачи – что же произошло на самом деле между Вильмой и Нетти.
Но Брайан больше ничего не сказал. Только смотрел на полицейского усталым взглядом покрасневших глаз.
– Что случилось, сынок? – спокойно и ласково спросил Алан. – Что произошло в доме Ержиков, когда ты приходил туда?
– Не знаю, – почти беззвучно прошелестел губами Брайан. – Но мне ночью приснился сон. И сегодня, и в воскресенье. Мне снилось, что я туда иду и только во сне понимаю, что там творится.
– И что же?
– Там поселилось чудовище, – Брайан говорил все так же бесстрастно, но из-под каждого века у него выползло по крупной слезе. – Во сне я не убегаю, как убегал на самом деле, а стучу в дверь, мне открывает чудовище и… и… съедает меня.
Слезы выкатились из глаз и медленно поползли по неподвижным щекам.
«Ну что ж, – думал Алан, – это тоже вполне возможно – элементарный испуг. Тот страх, который может объять сердце ребенка, открывшего внезапно дверь в спальню родителей и заставшего их во время совокупления. Только потому, что он не знает, как это происходит, он может решить, что родители дерутся. А если они при этом еще шумят, он может даже заподозрить, что они хотят убить друг друга».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});