с работой журналистов, знал, что для такого условия ему потребуется мое согласие и что односторонние заявления бессмысленны, даже набранные жирным шрифтом.
В течение следующих восемнадцати месяцев Клэр отправила несколько десятков писем и электронных сообщений в The New Yorker и в издательство Doubleday, выпустившее эту книгу. Изучая, как Артур Саклер использовал своего влиятельного адвоката Кларка Клиффорда для управления комиссией Кефаувера, как консильери семьи Говард Уделл пытался управлять "Нью-Йорк таймс", как Пердью и Саклеры использовали Мэри Джо Уайт для подрыва одного федерального расследования в 2007 году, а затем другого в 2020 году, я была поражена преемственностью в тактике семьи. Я замужем за юристом. Многие из моих близких друзей - юристы. Я сам учился на юридическом факультете. Но я удивлялся (наивно, можно сказать) меркантильной готовности определенной породы якобы респектабельных адвокатов играть роль подручных теневых магнатов. В какой-то момент Джоанна Лидгейт, заместитель генерального прокурора штата Массачусетс, сослалась на поговорку, которую впервые услышала от профессора на юридическом факультете: "Каждый имеет право на адвоката, но это не обязательно должны быть вы".
После того как Нью-Йоркский университет объявил о своем решении убрать имя Саклеров после признания вины Purdue осенью 2020 года, один из адвокатов семьи, Дэниел Коннолли, заявил: "Как только будут опубликованы документы Purdue, они покажут историю компании и то, что члены семьи Саклеров, входившие в совет директоров, всегда действовали этично и законно". Такая позиция показалась мне странной. Документы, появившиеся на данный момент, выглядели так плохо для Саклеров; если у семьи были другие оправдательные документы, которые рассказывали другую историю, зачем ждать? Я написал Тому Клэру, сказав, что хотел бы увидеть эти документы, чтобы включить их в эту книгу. Он ответил, что, поскольку его клиенты не верят, что я "ответственно отнесусь" к таким доказательствам, они не хотят предоставлять мне "привилегированный доступ к новым материалам".
Одна тема, которая поразила меня, когда я брал интервью у десятков бывших сотрудников Purdue - торговых представителей, врачей, ученых, руководителей - это туман коллективного отрицания. Компания (и Саклеры) рассказывали истории о том, что на заре появления "Оксиконтина" зависимость возникала только у людей, злоупотреблявших этим препаратом, и только горстка нерадивых торговых представителей неправильно его рекламировала, а компанией двигало лишь бескорыстное желание помочь людям, страдающим от боли. Эти истории, как и истории, которые Артур рассказывал о препаратах, которые он продавал, становились несостоятельными, когда вы внимательно смотрели на факты. Однако многие в Purdue, похоже, продолжали верить в них, десятилетиями пребывая в состоянии отрицания. "Мы были соучастниками. По денежным причинам", - сказал мне Николас Примпас, который работал региональным менеджером по работе с клиентами в Purdue с 1987 по 2005 год. "Мы не сразу поняли это. Возможно, это была жадность". Но многие бывшие сотрудники, независимо от того, любили они Саклеров или ненавидели их, не хотели признавать даже этого.
В истории с оксиконтином заметно отсутствие осведомителей. Возможно, это связано с тем, что, когда люди пытались рассказать о себе, Purdue делала все возможное, чтобы подавить их, как это сделали юристы компании с Карен Уайт, продавщицей из Флориды, которая проиграла свой иск против Purdue в 2005 году. Но я пришел к убеждению, что это также было связано с отрицанием. Я часами беседовал с умными людьми, работавшими в компании, и они могли признать всевозможные недостатки корпоративной культуры и сделать проницательные замечания о личностях, но когда речь заходила о роли OxyContin в опиоидном кризисе, они делали все возможное, чтобы объяснить это. Даже перед лицом огромного количества доказательств, признания вины по уголовным обвинениям, тысяч судебных исков, исследований за исследованиями, огромного количества погибших, они возвращались к старым истинам: о злоупотреблении и зависимости, о героине и фентаниле. Я задавался вопросом, не слишком ли деморализует некоторых из этих людей трезвая оценка их собственной причастности, не слишком ли это тяжело для человеческой совести.
Однажды я поехал в деревню Амагансетт, расположенную недалеко от оконечности Лонг-Айленда, чтобы встретиться с человеком, которого я назову Джеффом. Мы встретились в ресторане, и он рассказал мне о своей борьбе с зависимостью. Десятилетием раньше, когда он был подростком, он начал злоупотреблять опиоидами. Они были "повсюду", - вспоминает он. Особенно ему нравился "Оксиконтин" за чистый кайф, который он давал. Рассосав красную оболочку таблетки, он раздавливал остаток острием зажигалки, а затем нюхал. Он не делал инъекций. Когда я рос, я всегда говорил себе: "Я никогда не воткну иглу себе в руку", - сказал он.
Мягким, непреклонным тоном Джефф поведал о следующем десятилетии своей жизни: он продолжал злоупотреблять обезболивающими, встретил женщину, влюбился и познакомил ее с опиоидами. Однажды у его дилера закончились таблетки, и он сказал: "Я продам тебе пакетик героина за двадцать баксов". Джефф не хотел соглашаться, но потом наступила ломка, и он согласился. Поначалу они с подругой нюхали героин. "Но к нему вырабатывается толерантность, как и к таблеткам", - говорит он, и в конце концов они стали вводить его инъекционно. Они были под кайфом, когда поженились. Жена Джеффа родила мальчика, который появился на свет с опиоидной зависимостью. "Врачи отучили его от этого с помощью капель морфина", - говорит Джефф.
После долгого пребывания в реабилитационном центре Джефф стал трезвым и оставался таковым больше года. Его ребенок был здоров, а жена тоже была трезва. Оглядываясь назад, Джефф говорит, что импульсивное юношеское решение нюхать таблетки поставило его на путь, с которого он уже не мог свернуть. "Все дело было в наркотике", - говорит он. "Я просто создал ураган разрушений".
Расплатившись за обед, мы вышли из ресторана и пошли по усыпанной листьями боковой улице, вдоль которой стояли величественные дома. Амагансетт - летняя колония для многих богатых нью-йоркских семей. В самые тяжелые годы наркозависимости Джеффа он работал в этом районе торговцем. Я попросил его показать мне один дом, который он обслуживал, и на тихой дороге мы остановились у входа в огромное поместье, которое в основном было скрыто за густым кустарником. Это была дача Мортимера и Жаклин Саклер. Джефф знал об этом семейном бизнесе, даже когда работал на них. Ирония судьбы не покидала его. Саклеры всегда считали, что разрушения, вызванные их наркотиками, происходят не на их собственном заднем дворе. И все же Джефф был буквально на их заднем дворе. "Я не могу сказать, сколько раз я был на этом участке, сидел в рабочем грузовике и нюхал таблетки", - говорит он.
Мы подошли к декоративным