сам не смог на них присутствовать, поскольку находился тогда на гастролях, но, по-видимому, она познакомилась там с моей тетей Паулиной. Получается, она обращалась к папе и тете Паулине, но ни один из них не захотел поделиться со мной этой информацией. Я узнал обо всем только тогда, когда это попало в газеты – она обратилась к средствам массовой информации со своей «историей» еще до того, как у меня даже случилась возможность поговорить с ней, что на самом деле показалось мне совершенно неправильным.
Ну действительно, если все это делается через телевидение и прессу, чем это может быть, кроме как охотой за деньгами? Понимаете, если уж на то пошло: «Почему бы тебе просто не отстать и не перестать пытаться пробиться в нашу семью?»
Примерно в то же время к нам обратилось «Шоу Ричарда и Джуди»[407]. За пару месяцев до того я был на шоу, продвигая то да се – на самом деле я появлялся на этом шоу пару раз, – мы с Рэмбо всегда очень хорошо ладили с Ричардом и Джуди, и продюсеры тоже всегда вели себя по отношению к нам очень дружелюбно, но на сей раз они заявили: «Нам очень неприятно тебе это говорить, но мы вчера разговаривали с этой женщиной, бла-бла-бла…» В общем, они хотели, чтобы я отреагировал на это по телевизору, на ситуацию, с которой, по моему мнению, она не должна была в принципе являться на телевидение, поскольку, не будь я чертовым Джонни Роттеном, это вообще бы никого там не заинтересовало – так что, ясное дело, здесь твоя позиция немного провисает, детка. И, между прочим, она же не обращалась к моим трем другим братьям. О них она знать не хочет, потому что у них нет наличности в банке. Я подумал: «Неужели кто-то еще вздумает претендовать на мое наследство, если я сыграю в ящик? Прости, дорогуша, я не рос с тобой, я тебя не знаю, мне все равно. Моя семья – это моя семья, и мои деньги останутся с нами».
В обычной ситуации я, возможно, просто сел бы и обдумал ее ситуацию, потому что я очень сочувствую приемным детям, и я знаю, какую боль может нанести незнание того, кто ты или откуда происходишь. В нашем случае дело не в тесте на ДНК: очевидно же, если органы опеки заявляют об этом как о факте, то так оно и есть. Я не уверен, что разумно предоставлять усыновленным людям во взрослом возрасте информацию об их настоящем происхождении, потому что это может причинить ужасную боль кровным родственникам и вызвать у них всевозможные сомнения и поношения. По большому счету ты думаешь: «Что на самом деле имеет в виду эта женщина?» Что моя мама крутила с кем-то роман до того, как встретила моего отца? Это все? Ты это хочешь сказать? Мы ирландская католическая семья. Ты просишь нас это принять? С этим очень трудно примириться.
И снова мы возвращаемся к свадебной фотографии моих родителей, там есть ребенок, которого держит моя тетя Агнес, и, конечно, это должен был быть я. Незамужним матерям в то время приходилось страдать от всего того, что подразумевало под собой католическое чувство вины: «Тьфу на тебя, ты развратница, ты будешь изгнана из общины!» Болезненные, болезненные вещи, и лично мне не нужны дополнительные напоминания. Я уверен, что теперь вы понимаете, почему я постоянно занимаюсь приютами.
Мало что можно сделать, чтобы защитить себя, когда кто-то нападает на тебя при помощи прессы. Для меня это полный тупик. Ты перестаешь существовать. Но, конечно, я есть я, и мне хотелось бы обнаружить, что она на самом деле лучше, чем показала себя во всей этой ситуации, и есть все шансы, что это правда, так что, знаете, время лечит. Никогда не говори «никогда», когда дело доходит до таких важных вещей, как другой человек, отчаянно пытающийся выяснить, как он появился на свет. Но ты никогда не станешь делать этого через «Ричарда и Джуди».
Итак, эта женщина нажала слишком много кнопок именно в тот момент, когда это было очень больно для нас как семьи. Наверное, это моя слабость, но, возможно, с годами я и найду для нее лазейку. Но не сейчас. Просто это оказалось слишком настойчиво, слишком жестко, и бежать со своей историей к прессе было очень, очень нелепо, тем самым она умудрилась оскорбить всех нас, братьев Лайдонов.
У меня просто такая любовь и понимание к детям-сиротам. Это ужасно, это сбивает с толку, я прекрасно это понимаю. Она не знает, кто отец; она всего лишь верит, что моя мать была ее матерью.
Я на самом деле беспокоился, что все это станет ужасным бременем для моего отца на том этапе его жизни. В 1990-е и 2000-е гг. я очень с ним сблизился. Он определенно пытался понять меня с точки зрения: «Ты думал, мы тебя не любили?» На этот вопрос трудно ответить. Если подумать, песня PiL, о которой я упоминал в первой главе, «Tie Me To The Length Of That», вероятно, могла показаться довольно холодной оценкой роли моих родителей в том, что они произвели меня на свет, со всеми этими образами послеродовой травмы. Мой отец всегда думал, что я считаю его ответственным за менингит, которым я переболел, но я чувствовал – и это разговор, который у нас с ним реально случился, – что он решил, будто я симулирую последствия, например потерю памяти. Это сводило меня с ума долгие годы.
У папы были очень вьющиеся волосы, иногда собранные в пучок. Моя мама полагала, что в нем есть немного испанского, от испанской армады. Вот тебе и ирландец, далековато он забрался! Папа очень хорошо одевался и всегда точно знал, как одеться в воскресенье, – очень стильный парень. Самые превосходные галстуки, хорошие костюмы – круто, жестко, очень мужественно, и абсолютно безупречные детали – ботинки, начищенные до такой степени, что в них можно было смотреться как в зеркало.
Когда папа был молод, его любимым напитком было виски. Однажды ночью он чуть не ударил мою мать. Не думаю, что мне было больше пяти, но я налетел на него, с тех пор все изменилось. Он сказал нам: «Я твой отец, я люблю тебя и больше никогда не буду пить виски». И, знаете, он никогда, ни разу в жизни этого не делал. Правда, замечательно?
Представьте, как больно пережить менингит и потерять свои мозги, и когда те воспоминания возвращаются, как удар в голову… Ты сидишь в пабе со