Читать интересную книгу Пожиратель душ. Об ангелах, демонах и потусторонних кошмарах - Генри Каттнер

фонари уже мигали и гасли, когда я поднимался на лифте. Эта степень тревоги подразумевала полное затемнение.

На двенадцатом этаже, где находилась квартира Аргайла, в коридоре тоже было темно. Через большие окна в его торцах я видел, как испещренные блестками утесы зданий превращаются в глухие черные силуэты на фоне неба. Мгла все сгущалась.

Я беспомощно топтался в потемках, и тут вдруг где-то отворилась дверь и зазвучал голос:

– Мистер Рассел? Мне консьержка сообщила, что вы поднимаетесь. Я Аргайл.

– Отлично! Как мне вас найти? А то я слепой, точно крот…

– Прямо вперед идите… А вот и я. – Мою руку обвили крепкие пальцы. – Входите, но будьте осторожны. Тут такой бедлам – я еще не разобрался с вещами. А светить нельзя, на окнах нет светонепроницаемых штор. – Он крякнул и выругался, обо что-то запнувшись. – Берегитесь, тут ящик. Ну вот мы и пришли. Кресло сразу у вас за спиной, садитесь. Через несколько минут будет легче, глаза привыкнут к темноте. У меня и лампа специальная есть, вы ее увидите.

Я поискал взглядом, но не сразу обнаружил лампу затемнения, – казалось, мгла вокруг нее стала лишь чернее по контрасту. В едва уловимом свечении я мог лишь смутно различать контуры мебели и силуэт моего собеседника, имевшего, похоже, хрупкое телосложение. Разглядеть его получше пока не представлялось возможным.

Я услышал шуршание обуви – Аргайл шел по комнате. Звякнуло стекло.

– Как насчет выпивки? Думаю, с ней мы и в темноте справимся.

Шаги направились в мою сторону; я протянул руку и принял стакан.

– Спасибо. Жаль, что приходится доставлять вам неудобства, но, боюсь, я вынужден задержаться здесь, пока не уляжется суматоха.

– Не извиняйтесь, я рад компании. Вы же пришли расспросить насчет помандера, верно? Я заметил, как он вызвал интерес у таможенников. Это от них вы узнали о нем?

Я подтвердил. Аргайл хихикнул:

– Так он и правда с историей? А я и не знал. Купил по случаю в антикварной лавке. Давайте обменяемся информацией. Я очень любопытен.

– Ладно, баш на баш, – согласился я и пригубил бренди, оказавшееся недурным.

Я своими словами изложил материал, хранившийся в папке, и Аргайл принялся рыться в потемках, шурша тапками по ковру. Вот он направился ко мне – невидимый, но достаточно шумный. Его рука задела мое плечо.

– Ага, вы здесь. Протяните-ка руку. Это Золотое яблоко, но оценить его красоту вы сможете только на ощупь. Так что насчет секретного замочка? Он, наверное, слишком уж секретный, я его не нашел, как ни искал.

– Найти его по силам только специалисту, – проговорил я, вращая шар в ладонях.

Размером с апельсин, тот имел неровную, бороздчатую поверхность, как будто был покрыт металлическим кружевом. А еще я ощутил прохладу самоцветов.

– Надеюсь, лампа вам слегка поможет, – предложил Аргайл.

Я встал с кресла и согнулся в три погибели над крошечной лампой. Как ни жалок был ее свет, а все же я увидел блеск каменьев и мягкое, нежное сияние золотого ажура.

Увиденное подтвердило, что вещь, которую я держал в руках, и вправду очень старинная. Может, при свете дня я бы этой архаичности и не ощутил, но темнота, похоже, обострила чувства. Им открылось, что руки, давно обратившиеся в прах – искусные, любящие руки – наделили этот помандер изысканной красотой. Гладкие прохладные самоцветы – аметист, лунный камень и многие другие, чьих названий я не знал, – лежали вычурной мозаикой под золотым плетением. На ум пришли сардоникс и хризопраз, цимофан и гиацинт, берущий силу от Луны селенит и страшащийся крови мелоций. Гиацинт, перидот, безоар – из глубин памяти всплывало одно название за другим, принося с собой дивное очарование давно позабытого человечеством, лишь на гобеленах сохранившегося прошлого.

Да, таилась в этой вещице некая магия, тлела в ней искорка древней жизни. Я любовался тусклой лучистостью Золотого яблока; оно же в ответ подмигивало мне своим холодным многоглазьем. Казалось, вся красота былого сжалась в этот шарик, с легкостью умещавшийся в моих ладонях. Окруженный мглой, он целиком вбирал в себя чахлый свет лампы затемнения и сиял, как солнце, восходящее над зачарованной землей.

Из забытья меня вывел голос Аргайла:

– А вы сможете его открыть?

Поколебавшись, я ответил:

– Не знаю. Возможно. Попробовать?

– Да, пожалуйста. Думаю, внутри ничего нет, но все же… Знаете, мне сейчас вспомнилось: я ведь не впервые слышу о секретном замке. Даже не понимаю, как могло выскочить из головы… Один старик, американец, рассказал мне, что много лет назад он пытался открыть помандер. Я обещал показать ему эту вещь, но бедняга погиб, не дождавшись нашей встречи. Было этого осенью сорокового, в Лондоне.

Я помнил ту кошмарную осень.

– Неудивительно, что забыли, – сказал я Аргайлу. – Наверняка вам просто было не до того – такая творилась жуть. А не был ли тот старик хранителем… – Я назвал музей.

– Ну да, это он.

– Изучением помандера он занялся в девятнадцатом, – сообщил я. – Все записал, и эта бумага у меня в кармане. Трюк совсем несложный, если его знать. Но пока не узнаешь…

Я знал, поскольку видел схему, но все равно мои пальцы двигались слишком неловко по вычурной филиграни. Лишь через несколько минут удалось справиться с замком. И вот скрепленные крошечной петлей половинки разошлись. Шар оказался полым.

Полым, но не пустым.

Я увидел стопку многажды сложенных листов бумаги, и выглядели они не сказать что ветхими. На ощупь как пергамент, но не толще луковой шелухи, и видно, что исписаны: тут строчка, там слово, и все на современном английском.

– Вот вам и клад, – сказал я Аргайлу.

Листы потрескивали, пока я их разворачивал. И вдруг Аргайл, наблюдавший через мое плечо, протянул к ним руку, прежде чем я успел что-то прочесть в тусклом сиянии лампы.

– Дайте, – произнес он напряженным, взволнованным голосом.

Этим же тоном он говорил о том, как забыл под бомбами рассказ старого музейного хранителя.

И теперь в его движениях сквозила чуть ли не ревность. Он выхватил у меня листки и поднес к ним лампу так близко, что они едва не затлели.

Несколько мгновений я смотрел на его худую фигуру, очерченную тусклым сиянием лампы затемнения. Он не двигался, лишь тихо хрустел пергаментом. Наконец я услышал выдох – очень длинный, почти беззвучный, полностью опустошивший легкие.

– Что там? – спросил я.

Очень тихо он ответил:

– Рассел, позвольте мне дочитать. Позвольте… О нет, этого не может быть! Господи, это невероятно!

Во мне мигом взыграл репортерский инстинкт.

– Прочтите вслух.

– Нет… Нет! Не мешайте! – Его голос стал жестким. – Я вам расскажу… потом. А