На фоне очередного разочарования в Западе и вырождения либеральной демократии на знамя опять поднимается «Евразия». Тысячелетняя Россия в этой теории становится «историческим материалом», к которому лаборатория «третьего пути», неоевразийства, примеряет и схемы фашиствующего кумира европейской «новой правой» Ж. Тириара (Европа от Дублина до Владивостока), и надуманные прожекты нового российско-германского «священного союза» как «родственных» мистических имперских сил. В этих интеллектуальных химерах ничего не значит реальная Россия как явление мировой истории и культуры. «Евразия» в силу мистического зова почвы будто бы противостоит «атлантизму», который очерчен в экзотических абстракциях языческого ландшафтного детерминизма. Безликие «Континент» и «Океан» предопределены столкнуться в борьбе «теллурократии и талассократии», независимо от их представлений о смысле исторического бытия. Заимствовав терминологию и саму идею у немецких мыслителей Веймарской «консервативной революции», неоевразийцы опускают тот факт, что, например, один из их кумиров — действительно блестящий юрист и философ К. Шмитт считал главным в противостоянии «Океана» и «Континента» несовместимость англосаксонского меркантилизма и высокого духа романо-германской католической Европы.
«Ариософия», пропаганда европейской «новой правой»[617], завороженное внимание к изысканиям интеллектуальной лаборатории рейха Ahnenerbe, наконец, «нордический» антураж — Гиперборея — весьма красноречивы: они уже не раз питали идею владычества над миром. Еще в Писании сказано, что именно там низвергнутый ангел Денница мнил стать «подобным Всевышнему» и «говорил в сердце своем»: «Взойду на небо, выше звезд Божьих вознесу престол мой, и сяду на горе в сонме богов, на краю севера» (Исаия 14. 14,13). Однако, избегая прямых атак на христианство, интеллектуалы-неоевразийцы проповедуют «консервативную революцию», «новый традиционализм» — некий «третий путь» и поддерживают аудиторию, отождествляющую себя с православной культурой, но не слишком сведущую в эзотерических учениях, в состоянии интеллектуальной и политической экзальтации.
Однако в ряде трудов по «третьему пути» можно почерпнуть, что «современная история» для новых традиционалистов «находится в эпохе Кали-юги», а «консервативная революция», оказывается, нужна для призыва элиты, чтобы превратить «народ из черни в человека». Революция прославляется как ниспровержение и разрушение, через которое возникает новое рождение и развитие — череда эманации, что является давно известным стержнем пантеистических систем и особенно нетрадиционных учений внутри них. Гностики и теософы, они признают в качестве частной истины «христианское движение первых трех веков», якобы «профанированное» I Вселенским собором и провозглашением христианства государственной религией. Итак, враг — христианская церковь, догмат, таинства, государство. Весьма красноречиво прославление масонства, которое пронесло и «реставрировало древние традионалистские осколки в философских системах и ритуалах тайных обществ», а также иранской революции как исламски окрашенной «арийской традиции» и суфизма[618].
Таким образом, для «консервативной революции» ценны лишь эзотерические учения — гнозис, кабала, герметизм, суфизм. Их сторонники всегда признавали в среде «посвященных», что экзотерические религии, в которые они проникали, неся отказ от личного Бога Творца и смешение добра и зла до полной их иллюзорности, — иудейская, христианская, магометанская — «ложны» и выражают лишь внешние оболочки веры для черни. В предисловии к книге имама Идриса Шаха о суфизме это подтверждено буквально: «Суфии представляют собой древнее духовное братство… их можно встретить в любой религии, и этим они похожи на «Вольных и Принятых Масонов», которые… могут положить перед собой в Ложе Библию, Коран или Тору»[619].
Этот ряд впечатляет, после него трудно адептам «консервативной революции» опровергнуть вывод о полной противоположности корневой системы их философии христианству.
Геополитические модели[620] на такой философии обнаруживают весьма антирусский проект, в котором неважно, кто и ради чего даст «евразийский» ответ «атлантизму» — русские или иная, тюркская или даже китайская, стихия. Привлекая внимание к тому, что Иран действительно партнер России в поддержании регионального баланса в отношении оси Вашингтон-Тель-Авив-Стамбул, проповедник иранского суфизма, лидер Исламской партии возрождения Г. Джемаль высказывается, что ключ к освобождению от американского диктата — не что иное, как исламизация России. Союз с «традиционалистскими евразийскими» нациями — Германией, Ираном, Китаем и даже островной Японией — предполагает ради совместного отпора «атлантизму» передать Японии Курильские острова, приморско-дальневосточную часть — Китаю, а Германии — Калининградскую область[621].
В среде немецких антиглобалистов, с которыми заигрывают неоевразийцы, существуют условно две тенденции. Одной из них — христианскому осмыслению мировой истории, глубокому переживанию места в ней Германии, которая поплатилась за необузданность амбиций утратой не только завоеваний, но и прежнего достояния, осознанию пагубности антирусского вектора германской исторической стратегии, приведшего к фиаско и к зависимости от англосаксов[622], в «демократических» Германии и Австрии чинят всевозможные препятствия. Другая же не воздерживается от соблазна искать вдохновение в сомнительном «величии» немцев и их территориальных владений в период рейха. Именно она, особенно благосклонная к неоевразийцам, выгодна глобалистам, заинтересованным в маргинализации протеста, чтобы объяснять его «ностальгией» по «тоталитарным» и «нацистским» временам. Те немецкие издания, что иногда посвящают страницы обещаниям российских «неоевразийцев» возвратить Калининградскую область, иногда наполнены фотографиями доблестных эсэсовцев и историями «расчленения» Германии авторами Ялты и Потсдама, в которых непонятно, кто же в той войне был агрессором[623].
В фантазиях по поводу «русско-германской альтернативы» атлантическому контролю неоевразийцы склонны пренебрегать как историческими, так и сегодняшними реальностями в мире и самой Германии и погружаются в мистику «Континента» и исторические мифы. Это только маргинализирует тему российско-германского сотрудничества, принципиально важного для самостоятельности Европы, особенно сегодня.
Оперируя массой имен и теорий, неоевразийцы, рассчитывая на невежество, представляют К. Хаусхофера проповедником русскогерманского евразийского «Континента» и замалчивают, что, отмечая враждебность англосаксов («Океан») немцам («Континент»), он вовсе не включал в союзнический ареал Россию. Чуть ли не предтечей союза двух традиционалистских сил — Германии и России — они представляют К. Шмитта, с блеском развенчавшего экономический демонизм третьесословной цивилизации прогресса, которому, в его глазах, противостоит католическая традиция. Но тот в духе фанатичного католика А. де Кюстина называл православие и русских (Russentum) вместе с «пролетариатом больших городов, ориентированным на классовую борьбу», двумя отпавшими от европейской традиции варварами, имманентно враждебными всякой сложности, интеллектуализму, образованию и культуре, и считал не случайностью, а «глубоко правильным в идейно-историческом смысле» то, что «оба эти течения встретились на русской почве в русской республике Советов», сколь бы «разнородны и даже противоположны ни были оба ее элемента». К. Шмитт с брезгливым презрением воспроизводит суждение Ж. Сореля — «известного путаника» (Ленин), теоретика анархо-синдикализма, когда тот среди дифирамбов русской революции, сметающей в имперской России эпигонскую европеизированность, сравнивает Ленина с Петром Великим, но с обратным знаком, приветствуя, что «уже не Россию ассимилирует западноевропейский интеллектуализм, но как раз наоборот: Россия снова стала русской, Москва стала столицей… Пролетарское насилие сделало Россию снова московитской»[624]. Бросить вызов «мировой системе», затем самому христианству и стать столицей всеобъемлющего бунта против мироздания — этот демонический мотив очевиден у авторов неоевразийской лаборатории. На этом фоне раскрывают свой смысл заклинания о Советском Союзе и его обязательном восстановлении. «Неоевразийцы» ценили в СССР вовсе не долю российской преемственности, а мессианскую идею, бросающую вызов истории, попытку создать «новый мир», «нового человека» и безнациональную сверхдержаву.
Примечательно, что журнал «Форин Афферз» отметил работы геополитиков-эзотериков поощрительной статьей[625], показав, что при угрозе возрождения России как христианской цивилизации Запад предпочтет этому альтернативному проекту мира любые нехристианские построения, этноландшафтный мистицизм, язычество с претензией на универсализм, смесь одновременно космополитизма и фашизма. Орган американского Совета по внешним сношениям, похоже, предпочитает, чтобы именно неоевразийство и гностическая историософия «третьего пути» узурпировала в России нелиберальный ответ глобализации. Это помогает вытеснить из дискуссии не только Россию и русских как живое явление мировой истории, но вообще сокрыть суть сегодняшнего спора о смысле бытия. Вселенский характер этого противостояния выражен В. Максименко: