Читать интересную книгу Россия и Запад - Михаил Безродный

722

ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 3. № 1033. Л. 66 об. Шервинскому она жаловалась в письме от 13 августа: «Мне сейчас очень грустно, что я так рано из Коктебеля уехала; — и я все пишу туда и жду оттуда писем» (РГАЛИ. Ф. 1364. Оп. 4. Ед. хр. 471. Л. 27).

723

Письмо от 19 июня 1913 г.; РГАЛИ. Ф. 1364. Оп. 4. Ед. хр. 471. Л. 21–21 об.

724

Там же. Л. 23–24 об. Сближение с Мариной Цветаевой происходило на фоне отсутствия ее сестры, обычной компаньонки по выступлениям и литературному успеху: Анастасия проводила лето с семьей ее мужа в имении Воронежской губернии (см. упоминание Кювилье в числе имен коктебельского лета 1913 г. в письме М. Цветаевой: Цветаева А. Воспоминания. С. 528). Психологическая «замена» Аси Майей бросается в глаза при чтении неоконченного письма М. Цветаевой к Кювилье, написанного 14 сентября 1913 г., в день девятнадцатилетия сестры (о чем здесь же упомянуто). Восхищаясь любовными стихами подруги («Ваши стихи о любви — единственны!»), она замечает: «Майя, именно про Вас можно сказать: Et vous avez à tout jamais — dix-huit ans!» («И Вам раз навсегда — восемнадцать лет!» (франц.), т. е. столько, сколько исполнилось Кювилье накануне ее приезда в Коктебель; Цветаева М. Собр. соч.: В 7 т. Т. 6. С. 118). С А. Цветаевой Кювилье подружилась только следующим коктебельским летом, см. ее письмо к Шервинскому от 28 мая 1914 г. (РГАЛИ. Ф. 1364. Оп. 4. Ед. хр. 472. Л. 26).

725

ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 3. № 1033. Л. 68 об.

726

Там же. Л. 77 об.

727

ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 3. № 1034. Л. 8–8 об. Этой просьбы Волошин не исполнил: первая публикация венка сонетов «Lunaria» в альманахе «Гриф» предваряется именно стихотворением «Майе» («Над головою подымая…», 7 июля 1913) (Волошин М. Собр. соч. М., 2003. Т. 1. С. 187, 497). Отметим, что в письме к С. Боброву от 29 ноября 1914 г. она использовала строки оттуда, чтобы описать свое будущее неожиданное появление у него (РГАЛИ. Ф. 2554. Оп. 1. Ед. хр. 37. Л. 14 об.). Память Л. Фейнберга сохранила вечер, когда Волошин читал «Lunaria», и последовавшее за этим обсуждение, но не сохранила — присутствовала ли при этом Кювилье (Фейнберг Л. Три лета в гостях и Волошина. С. 131–136).

728

Подробнее об этих отношениях см.: Обатнин Г., Спивак М. «Он как волк дикий со мной»: Андрей Белый в письмах М. Кудашевой (в печати).

729

Письма от 1 октября 1913 и 24 января 1914 г. (ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 3. № 1033. Л. 79 и № 1034. Л. 3). Условия уроков Сарьяну были хорошими: в письме начала января 1914 г. Кириенко-Волошина сообщала сыну: «Он будет брать уроки французского языка у Майи и в придачу к условленной цене давать всю съедобную nature-morte» (ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 3. № 656. Л. 4 об.). Однако обучение, видимо, не клеилось, в письме от 11 февраля 1914 г. Кювилье признавалась Волошину: «Знаешь, Макс, Сарьян, мне кажется, глуп ужасно. И не нравится мне. А тебе?» (ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 3. №. 1034. 11 об.). Впрочем, позднее, в письме к М. Шагинян от 7 августа 1935 г., она нейтрально вспоминала это знакомство: «Сарьяна я знала в юности, даже когда-то давала ему уроки французского языка. Мне было 18 лет, и звали меня Майя, — он, верно, меня помнит: я тогда дружила с М. Волошиным и Бальмонтом, была взбалмошной девчонкой…» (Неотправленное письмо М. С. Шагинян к Р. Роллану и М. П. Роллан / Публ. подгот. Е. Шагинян // Литературная Армения. 1985. № 2. С. 104).

730

О степени ее наивности в вопросах физиологии брака свидетельствует тот факт, что даже после успокоительного вердикта «докторши по женболезням» она спрашивала у Волошина: «Это значит, что я девушка, Макс?» (ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 3. № 1032. Л. 16; из-за вновь ошибочно проставленного года оно попало в письма 1913 г.). Не исключено, однако, присутствие в этом вопросе известной доли притворства: изложение эпизода с осмотром мы находим также в письме Е. О. Кириенко-Волошиной к сыну (причем начало его находится в одной единице хранения, а конец — в другой), и оно не оставляет сомнений в том, что Майя его результаты прекрасно поняла: «…все обстоит благополучно, и так благополучно, что девчонка девчонкой и осталась. Я была несказанно рада, Майя также, но вместе с тем она и жалела, что ребенка у нас не будет; а когда будет по-настоящему, просила, чтобы я его крестила» (ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 3. № 656. Л. 4). Один из эпизодов с Бальмонтом, который Кювилье передавала Волошину, она сама датировала 24 ноября, после посещения с ним спектакля «Идиот», т. е. накануне отъезда поэта за границу (сообщение об этом см.: Утро России. 1913. 29 ноября. № 279. С. 5). Позднее, в письме к Иванову от 1 апреля 1918 г., она рассказала пикантные подробности второго приступа (НИОР РГБ. Ф. 109. Карт. 28. Ед. хр. 26. Л. 3 об.).

731

Письмо от 1 апреля 1918 г.; НИОР РГБ. Ф. 109. Карт. 28. Ед. хр. 26. Л. 5 об.

732

См. в этой связи ее письмо к Волошину от 24 января 1914 г.: «Почему ты перечитывал мое письмо с негодованием Бальмонту? Я его очень люблю и его упрекать не надо. Он такой жадный и бессильный. Как огонь, которого колышет ветер. Сам сгорающий и сжигающий. — Я его очень люблю, Макс. Разве я писала о нем что-нибудь гадкое? И себя не упрекай за то, что послал к нему. Я радуюсь прошедшему страданию. Так тихо и радостно теперь. После гроз сильнее пахнет земля и цветы красивее» (ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 3. № 1034. Л. 4). Нет сомнения, что имя Волошина возникало в разговорах Бальмонта с Кювилье, переживавшей, что она только что вышла из других объятий, и, возможно, фраза в письме Бальмонта к Волошину от 13 февраля 1914 г. из Пасси должна была предвосхитить его реакцию: «Осенью в Москве пришла ко мне Майя. Она нежно и глубоко вошла в мое сердце. Это — существо драгоценное» (Давыдов З. Д., Купченко В. П. Письма К. Д. Бальмонта к М. А. Волошину // Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник 1989. М., 1900. С. 47). С другой стороны, 5 февраля 1914 г. помечен инскрипт на книге «Край Озириса»: «Красивой Майе, сестре желанной, / Привет горячий и необманный. / Тебя хочу я увидеть снова, / Для сна живого и золотого. / К. Бальмонт. 1914. II. 5. Париж» (опубл. в каталоге книжного аукциона 22 ноября 1997 г.; http://www.rarebook.ru/u005.htm). Возмущенная поведением Бальмонта Кириенко-Волошина именно его могла иметь в виду, когда писала сыну: «Он пишет красивой нежной Майе письма-записочки, посвящения на книгах, все очень поэтичны, красивы, но нет смелости, достоинства у человека сказать: прости меня, Майя» (ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 3. № 655. Л. 2, письмо от 10 февраля 1914 г., ошибочно датированного 1913-м). Однако уже в письме от 15 февраля к матери, собиравшейся в случае чего усыновить «Майеночка», Волошин успокаивал: «Когда я все узнал о Майе, у меня было глубокое негодование на него <…> А когда я сейчас перечитываю твое осуждение в письме, то чувствую себя оскорбленным за Бальмонта и за твое такое неглубокое суждение. <…> Ты пишешь, что у него не хватает смелости и достоинства попросить прощения у Майи. За что? Разве он знает о той боли, что причинил ей? Разве ему кто-нибудь сообщал о той душевной муке, что она пережила благодаря ему? А сознательно — что он сделал? Он влюбился на мгновение, как влюбляется во всех проходящих мимо. Он не понял, что имеет дело с ребенком — и это вполне допустимо, потому что Майя своими поступками и манерой держать себя может действительно сбить с толку — потому что бессознательно в ней очень много женщины. <…> …Майя пережила глубокую душевную муку, но из этого испытания вышла очищенной, более глубоко понимающей, более взрослой (в хорошем смысле) — это все я чувствую в каждом ее письме. Только эти события дали тебе возможность понять, оценить о полюбить Майю, которую ты раньше и не понимала, и не любила, и в свою очередь заставили Майю полюбить тебя» (Давыдов З. Д., Купченко В. П. Письма К. Д. Бальмонта к М. А. Волошину. С. 49–50; отметим, что в контекст этого сюжета надо поставить и посвященное Бальмонту стихотворение Волошина «Фаэтон», написанное 13 февраля 1914 г. и рисующее его как огонь, падший с неба, чтобы жечь «людей, холмы, леса»; Волошин М. Собр. соч. Т. 1. С. 200. Недаром, будучи присланным в Москву, оно заслужило неоднозначную оценку близких Кювилье, например Веснина, см. об этом письмо Кириенко-Волошиной от 23 февраля; Там же. Л. 11 об.). Поскольку Волошина на тот момент была едва ли не самым близким к Кювилье человеком, приведем и ее мнение в ответ: «Но я не вижу и не могу сказать, что она прошла через очистительный огонь Бальмонта и стала лучше. — Она прошла мерзость половой распущенности его и осталась чиста; но сожгла она эту мерзость своим огнем, а не бальмонтовским. <…> если бы он действительно влюбился в Майю, хотя на мгновение, непреоборимою страстью с потерей рассудка, по-Дон-Жуановски, я бы могла любоваться им; у меня же, при наличности известных данных, сложились слова: старый развратник» (Там же. Л. 6–6 об.). Отметим, что Кириенко-Волошина склонна была находить и вину сына в случившемся: «Да, Макс, ты верно почуял по тону письма ее новому, что она выросла за это время. — Выросла, поумнела, веру в людей потеряла, но говорит о тебе, о другом без всякой злобы, негодования, прекрасно понимает теперь, что во всем, последовавшем после Коктебеля, и ты не без вины, не показав на примере своем, как взрослый человек должен держать себя и обращаться с девушкой, что бы ни взбрело ей в голову, что все жесты и движения так же невинны и просты, как пожатие руки; что девушка, позволяющая поцеловать себя, посадить на колени — все позволяет. И на этом она попалась и поумнела: поневоле поумнеет мышка, с которой кошка поиграла» (Там же. Л. 3 об.); ср. в письме от 20 января 1914 г.: «Я считаю, что вся ее печальная история в Москве — последствие твоих отношений к ней» (ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 3. № 656. Л. 15 об.). Не последнюю роль в этом сыграла и сама Кювилье, мнения которой Волошина передавала сыну в письме от 30 декабря 1913 г.: «…Макс обманул меня, хотя никогда не говорил словами, что любит, но относился ко мне так и принимал любовь мою так, как может относиться и принимать любовь только любящий. Разве я поехала бы в Коктебель, если бы знала, что он не любит меня. Зачем он раньше, с самого начала не сказал, что не любит, не может, не умеет любить, что сказал же наконец измучивши меня. Зачем он захотел моего знакомства с Бальмонтом; ведь знал он, какой Бальмонт; знает, что я совсем еще неопытная девочка, верю каждому слову, жесту; и пришлось мне опять столкнуться с обманом, ложью» (ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 3. № 655. Л. 38 об.). В самом деле, уже в письме к Волошину от 15 октября 1913 г. она рассказывала о своей попытке познакомиться с Бальмонтом, придя к нему с подругой и рекомендательным письмом от него, но поэт ее не принял, сказавшись больным («Гадкий, гадкий Бальмонт! — Ничего он не понял. А поэт!» — гневно заключала она, еще не ведая дальнейшего; ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 3. № 1033. Л. 82 об.).