Читать интересную книгу Кирза и лира - Владислав Вишневский

И это ещё не все.

— Р-рвнение на ср-редину!

Ещё есть ушитая, плотно подогнанная форма из комплекта одежды сверхсрочника, точно подогнанная по фигуре дембеля, как костюм гимнаста.

…По резкой отмашке дирижера, оркестр бодро и торжественно вступает «Встречный марш». Музыканты, великолепно и четко, в привычно-равнодушно-автоматическом-артистическом режиме, делают свою важную работу, а глаза их — одни глаза! — живо и с юмором, перебегают от белых, в перчатках, дирижерских рук к идущим вприпрыжку — козлячьим шагом! — двум старшим офицерам, к всполошено взлетающей над головами стайке ворон над потревоженным плацем — не какнули бы на кого не надо! — нагло и сердито раскрывающих при этом клювы на выстроившийся парадный строй, там внизу. И вороны, естественно, как и все, глядят на балаганно расцвеченных дембелей, мучительно парящихся в парадках. А в центре плаца два полковника, один из которых командир полка, не взирая на всё это внешнее безобразие, подчеркнуто точно, чуть подпрыгивая от стараний, идут друг другу на встречу.

Зачем всё так плотно подогнано и ушито в форме, вы спрашиваете? Ну, может это действительно кому-то покажется странным и не совсем понятным, на самом деле расшифровывается очень просто: всем должна быть сразу и издалека видна — сила, мощь, красота и независимость обладателя этой выразительной одежды. Да-да, мощь и сила! — красота и независимость! В любой их последовательности, в зависимости от встречного объекта, конечно, не более.

— Товарищ полковник, полк по случаю торжественного увольнения…

Командир части полковник Серебров, вытянувшись в струнку, несмотря на солидный возраст, ему это ещё удается, правая рука у виска, левая в кулаке плотно к бедру, пятки вместе, носки, зеркалом блестящих сапог, врозь, слушал доклад замполита, вывернув глаза на яркую коробку выстроившихся дембелей. Бурю восклицательных знаков и глаголов, пронесшихся в голове командира полка, можно выпустить из предмета рассмотрения, цвет лица всё это уже попеременно отобразил. Но он — молодец, мужик! — даже не споткнулся, проглотил дембельскую пилюлю, взял себя в руки, перевел гневно-растерянный взгляд на своего замполита. Тот, заканчивая доклад, без слов понял, кому сегодня попадёт, кто будет крайним.

— Здравствуйте товарищи! — не глядя на балаганно-противную по-цвету «коробку» дембелей, здоровается командир полка.

— Здравия-жела-това-щ-полковник! — Не подвели, потешили душу. Здорово рявкнул приветствие полк, в секунду подняв глупых ворон на не досягаемую для них прежде, орлиную, высоту.

Командир полка в некоторой ещё растерянности оглядывал строй, избегая глазами виновников торжества, размышлял, как быть. Потом, решил всё же не портить программу запланированного мероприятия, отложить разбор «полетов» на завтра… с командирами. Разрешил вносить полковое знамя…

…По-олк, смир-рна! Р-равнение направо!

Взыграл оркестр. Вступил знаменный взвод. «Вольно…» «Смирно…» Гимн страны… «Слушай приказ!.. По окончании действительной срочной военной службы уволить в запас… Старшину Григорьева!.. «Я!..» Старшину Соловьева… «Я!..» Старшего сержанта Артамонова… Старшего сержанта Белова… Старшего сержанта Пронина…» «Я-я-я-я!..» Вот он я, вот он я… Я-я-я! Ур-р…

И Дорошенко, и Иванова, и всех остальных наших… уволить в запас! Уволить!..

— Вы это куда, мужики? — вопрос риторический. Мы проходим дальнее, запасное, КПП. Дежурит сейчас сверхсрочник, помдеж, и пара молодых солдат. КПП дальнее, практически закрытое, но именно там и можно проскакивать в самоволку, либо принимать гостей. Вот и сейчас, чуть в сторонке, в кустах стоит парочка раскрашенных девчонок и двое салаг, «химики», из химроты. Лица у них раскрасневшиеся, девочки хихикают, стреляют глазками, салаги выгибают грудь, нетерпеливо переступают с ноги на ногу, косят на подходы к КПП — не застукал бы кто.

— А! На халтуру опять! — кисло бросает Генка, показывая на наши инструменты. У меня в руке баян в футляре, у Артура гитара в чехле, у Генки футляр от саксофона-альтушки (с бутылками). Мы в дембельской форме, я замыкающий.

— Угу… — угукает помдеж, он знает кто мы. — А что, здесь, ближе что ли? — спрашивает.

— Ну!

— Во-он там наш автобус стоит. — Показывает куда-то за угол Артур.

Слышу тихий вопрос молодых солдат к помдежу: «А куда это дембеля-музыканты пошли, а товарищ прапорщик?» «На Кудыкину гору. — Сварливым тоном скрипит помдеж. — Много будете знать, скоро состаритесь! Берите, давайте, мётлы, бля, и метите вон дор-рогу» «Так мы же только что, тов…» «Дав-вайте, я сказ-зал! А то щас, пи… у меня получите!»

Обычная, вялотекущая службистская армейская мелодия на две четверти: Мети-давай! Мой-давай! Шагай-давай! Молчи-давай!..

Идём быстро и… в затылок! Дурацкая привычка, замечаю. Так за три года натаскали, что даже вдвоем ходим или шеренгой, или в затылок. Естественно в ногу. Ребята это тоже заметили — весело рассмеялись и сломали строй, перестроились… теперь, в шеренгу. Опять рассмеялись: не получается никак. Стоп! А какие еще варианты есть на гражданке?.. А я помню?

Прошли ряд переулков, пересекли улицу, дворами, насквозь, прошли остальной отрезок…

Дружно вытираем об коврик подошвы сапог… Открывает хозяйка. Она сегодня как никогда выглядит очень празднично и очень молодо. В легком голубом платьице, в белых цветах, в кухонном переднике, нитка белого жемчуга на шее, раскраснелась от плиты, улыбается. Глаза… А глаза, я вижу, грустные. Даже очень. Завтра я улетаю. Она знает. Самолет у меня завтра, в восемнадцать тридцать. Мне тоже очень грустно от этого. Очень!

— Проходите, проходите, пожалуйста, мальчики. Ой, у меня кажется, горит… Паша, помоги тут, похозяйничай, за меня!..

Оля убегает на кухню, а мы, плавая в пряных, ароматных запахах идущих из кухни, жмурим глаза от предстоящего застольного удовольствия, сбрасываем сапоги, снимаем фуражки, ремни, весело толкаемся, мешаем, друг-другу, проходим в комнату. Генка, с винным футляром, ныряет на кухню: «А вот это куда можно поставить, Оленька? А можно, я вам помогу?» Уже заигрывает, рефлекс у него такой. А мы с Артуром чинно проходим в зал. Артур, живот вперед, восхищенно крутанув глазами, глухо прихлопнув по животу в подтверждение ладонями, молча показывает своё полное одобрение условиями моей подпольной службы, нормально, мол, старик, устроился, классно у тебя здесь. Одними глазами спрашивает: как она, переживает, что улетаешь завтра, нет? Да, — киваю головой, — сильно переживает. А что я могу сделать? — пожимаю плечами. Угу, — поджав губы, соглашается Ара, — се ля ви, старик, черт её возьми!

— Первый тост за дам! За присутствующих женщин, господа-дембеля!.. — Галантно, с полупоклоном, протягивает Генаха свой фужер к Олиному бокалу. Мы с Артуром дружно поднимаемся и сдвигаем фужеры. Да!

— Нет-нет-нет-нет! — Решительно убирает свой бокал Оля, и останавливает нас. — Подождите, мальчики. У меня есть другой тост. Разрешите?

— Да!

— Конечно!

— Вам, Оленька, всё можно! — скосив один глаз к переносице — точь в точь как Савелий Крамаров, с тем же выражением лица, смешит Генаха. На Генку сейчас вообще уморительно смотреть. Мы все уже переоделись в гражданское. Я надел брюки от своего серого костюма и светлую рубашку. Артур, моё трико и такую же, но кремовую, рубашку, а Генке моих тряпок не хватило. Оля, шутки ради, предложила что-нибудь из своего юбочно-кофточного гардероба. Генка легко выбрал. Получилось смешно и уморительно. Сейчас он сидит за столом в её прозрачной кофточке нежно-розового цвета, она ему, конечно, велика, в глубоком вырезе торчат его тонкая шея, ключицы и кудрявый черный волос на груди. Широкие рукава ниспадают к запястьям.

Закусок полон стол, есть и горячее: куры жареные, рыба, дымятся на плите, на кухне, я знаю, пельмени. Домашние, причем пельмени. Сам помогал лепить накануне. Радиола мягко поет голосом ВИА «Самоцветы»: «Не повторя-яется, не повторяе-ется, не повторяется такое никогда!..»

— Я предлагаю, мальчики… — задумчиво, чуть растягивая слова тихо продолжила свой тост Оля, — первый тост выпить за вас. Именно за вас. За вашу мужскую, почетную, солдатскую долю — защищать нас, слабых. Всегда и везде защищать: стариков, детей женщин, Родину свою, своих родителей, дом свой… от любых, не дай Бог, страшных годин! Сегодня вы выполнили свой долг. Выдержали. Спасибо вам, мальчики! Пусть это будет самый тяжелый путь в вашей жизни. За вас, мужчин! За всех, вас! Счастья вам!

— Ну!.. — на первой половине её тоста, мы было засмущались, на второй, впору было прослезиться — таким неожиданно серьезным оказался этот первый тост. Так от души и по-доброму всё это прозвучало, что мы, как на митинге замерли, слушая в себе ответный благодарный отзвук. Сильно получилось. Просто, сильно! Дело в том, что и там, на плацу, несколько часов назад, тоже ведь звучали такие же примерно слова, с тем же смыслом, но они не цепляли так глубоко, не задевали за живое, как здесь, как сейчас, вот.