Откройте пещеры невнятным сезамом; о вы, лицемеры, взгляните в глаза нам! – взгляните, взгляните, в испуге моргните, во тьму протяните дрожащие нити!.. мы знойным бураном к растерзанным ранам приникнем, как раньше к притонам и храмам, к шалеющим странам, забытым и странным, и к тупо идущим на бойню баранам… откройте пещеры невнятным сезамом – откройте!.. коверкает души гроза нам…
Пекин объявлен карантинной зоной; готовится эвакуация еще не подвергшейся заражению части населения… Правительство Бразилии приняло решение о вводе войск в Манаус, где в течение последних месяцев… Трагедией закончились плановые маневры 6-го флота ВМС США у побережья Южной Каролины… экраны, экраны, экраны камер наблюдения, паллантиров, волшебных кристаллов, золотых блюдечек, по которым уже катится наливное яблочко неизбежности – эх, яблочко, куда катишься?!
Хочу зажмуриться.
Не получается.
Хочу оглохнуть.
Без толку.
В фасеточных глазах стрекозы – алтари. Десятки, сотни, тысячи алтарей, бесконечная шеренга, и на каждом своя жертва: мальчик, старуха, горсть хлебных крошек, тигровый бультерьер в шипастом ошейнике, плоды земные, снова старуха, девушка, совсем молоденькая, в открытых настежь глазах плещется запредельный ужас… над алтарями – идолы.
Женщина с головой крысы, клыкастая жаба с наивным взглядом дебилки Насти, шестипалая рука с вырванными ногтями, кто-кто, запеленутый в кожистые крылья, шут в капюшоне с бубенчиками, красноглазый карлик; они молчат и ждут.
Напротив нас.
Я стою в общем строю: вон по левую руку нахохлился Пашка, у которого вместо рук скалятся косые срезы страшных пастей, дальше улыбается старенький азиат, седой как лунь, за ним девчушка-подросток, чье лицо страшно обожжено у подбородка и на скуле ; и еще, снова, опять – солдат в порванной форме натовца-международника, похожая на тетю Лотту бабка в ситцевом халатике…
Да.
Я тоже стою вместе с ними; напротив идолов.
Передо мной – пустой алтарь.
Пока пустой, но на нем уже проступает рыхлая масса, которая рассекается рублеными ранами проспектов и улиц, выпячивается крышами домов с телеантеннами, площади блестят свежими струпьями… город.
Жертва?
Нет.
Нам здесь жить.
ИМ здесь жить,– подсказывает кто-то из шеренги напротив.
Молчу.
Зубы крошатся, наполняя род мятным холодком.
Я – крайний.
Я вижу все происходящее словами, да, я вижу словами, я слышу словами, словами строю и разрушаю, но если спросить меня, что я имею в виду – я не отвечу, потому что у меня не хватит слов.
Не спрашивайте, пожалуйста! – не спрашивайте, не лезьте, помолчите…
В пустом проходе между нами бежит маленькая, ростом с зимний сапожок, девочка.
…Прыг-скок. Прыг-скок. Прыг-скок…
Мяч катится по пляжу, по сверкающему на солнце белому песку, и мягко падает в воду. Девочка бежит за ним, но внезапно останавливается, смотрит назад…
Странно, я никак не могу разглядеть ее лицо. Только губы – они беззвучно шевелятся, девочка что-то хочет сказать, о чем-то спросить. Я вновь гляжу на мяч – он уже в воде, ленивая теплая волна слегка подбрасывает его вверх, солнце сверкает на мокрой резине. Какого он цвета? Синего, конечно, я хорошо это помню. Синий мяч с белыми полюсами, весьма похожий на глобус. Почему же…
И вдруг я понимаю – мяч изменил цвет. Сгинула синева, исчезли белые полюса, превратясь в два уродливых красных пятна. Краснота ползет, смыкается у экватора. Теперь мяч красный – как венозная кровь. Кровь, залившая рубашку, новую рубашку, только что из прачечной, с наскоро пришитой пуговицей у левого запястья…
Кровавый глобус прыгает между двумя рядами алтарей.
И когда девочка добегает до Пашки, глаза брата моего текут океанской соленой водой.
Здравствуй, Легат… ты здесь?– тихо раздается напротив.
– Здравствуй, – отвечает чужой голос. – Я здесь.
Мятный холодок превращает язык в колоду, в гнилую колоду, но и без того ясно: отвечаю я.
Знать бы: кто спрашивал?!
Я тут. Поторопись – я скоро уйду… меня скоро уйдут.
Смех.
Напротив – чернобородый, из зала совещаний; с Настиного образка. Он стоит перед камнем, почти незаметный в темном длиннополом плаще, мантией ниспадающем с широких плеч. Борода сливается с тяжелой тканью; в руке нож – огромный, как у мясника.
Увидел, Легат? Да, увидел… и я тебя вижу. Жаль, поздно… Ну почему ты?!
– Почему – я?!
Да!!! Почему именно ты, а не я?! Я сильный, ты слабый, я этого хочу, а ты – нет; я приспособлен властвовать, дарить и карать, ты же рыхлый мямля, годный лишь пролеживать бока на диване! Ты боишься боли?! Ты способен жертвовать друзьями?! Ты ведь не хочешь этого?! Ну ответь, хоть раз в жизни ответь коротко и прямо – не хочешь?!
– Не хочу.
Не знаю, чего именно я не хочу, но отвечаю.
Коротко и прямо.
Первый раз в жизни – на такой вопрос.
Подожди! Подожди, я сейчас… я еще побуду… н-не… н-немножко…
Лезвие блестит в луче невидимого для меня фонаря, легко касается обнаженной руки… Вглядываюсь. Перед чернобородым стоит надгробие – со сбитыми ангелочками по краям. Тело худенькой девушки лежит прямо на потускневших золотых буквах.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});