Читать интересную книгу Двадцатые годы - Лев Овалов

- Что же делать?

- Смириться и не обращать внимания!

- Все ясно, только как убедить маму?

- Пойдем на улицу, - пригласил Павел Федорович. - День - дай бог!

Сели на ступеньку крыльца. В пыли копались куры, дрались молодые петушки. Из-под горы доносился размеренный стук вальков, бабы полоскали на речке белье.

- Как думаешь, будет война или нет? - спросил Павел Федорович.

- Нет, не будет, - твердо сказал Слава. - Не допустит войны Советская власть.

- А как же ультиматум?

Павел Федорович имел в виду ультиматум Керзона, о котором писали в газетах, лорд Керзон направил Советскому правительству ноту с непомерными требованиями, угрожая разрывом отношений.

- Подотрутся, - безапелляционно выразился Слава.

- Думаешь, так уж сильна твоя власть?

- Сильна-то она сильна, но и не в ней одной дело, - разъяснил Слава. Рабочий класс не позволит. В той же Англии, да и в Германии, и во всей Европе. Читали протест Горького?

- А чего этот Керзон бесится?

- Чует свой конец, вот и бесится. Воровского убили. Запугивают нас!

- А чего англичанам надо?

- Двух ксендзов приговорили к расстрелу. Не сметь! Корабль ихний задержали, незаконно в наших водах рыбу ловил. Отпустить! Посол наш в Афганистане им не нравится. Отозвать!

- А не велик ли аппетит?

- Им и сказали, что велик.

Два петушка взлетели на дороге и ну клеваться. Павел Федорович махнул на них рукой:

- Кыш, кыш!

"Впрочем, он все это знает не хуже меня, - подумал Слава. - Может, он меня экзаменует?"

- А священников разве полагается стрелять? - поддержал Керзона Павел Федорович.

- Смотря за что, - неумолимо сказал Слава. - За то, что богу молятся, нельзя, и если других призывают молиться, тоже нельзя, но ведь их не за это приговорили, а за шпионаж, а шпионство в священнические обязанности не входит.

- Эк, какой ты непримиримый, - одобрительно сказал Павел Федорович. За это тебя в Малоархангельске и держат.

- А меня в Малоархангельске уже не держат.

- Как так? - удивился Павел Федорович.

- Отпустили, поеду учиться, - объяснил Слава.

- А не проштрафился ты в чем? - насторожился Павел Федорович. - У вас ведь чуть оступился...

- Нет, я сам захотел.

- А на кого ж учиться?

- На прокурора.

- Ох, до чего ж ты, парень, умен! - восхищенно воскликнул Павел Федорович. - Понимаешь, у кого в руках сила! - И деловито осведомился: - А куда?

- В Москву.

- А когда?

- Поближе к осени, к экзаменам надо подготовиться.

- Так вот что, Вячеслав Николаевич, слушай, - серьезно сказал Павел Федорович. - Наперед говорю, не тревожься, если кто на тебя или на мать не так взглянет. Ешь, спи и готовься. Все возвращается на круги своя. Деды твои были интеллигентами, и тебе самому быть интеллигентом от роду и до века.

Многое простится Павлу Федоровичу за эти слова, Слава получал передышку, без которой ему подъема в гору не осилить.

А подъем предстоит крутой, Слава это отлично понимал. В Москве никто с ним не будет тетешкаться. В той буре, какой была русская революция, его нашлось кому опекать, - нежная заботливость Быстрова и строгая требовательность Шабунина помогли ему устоять на ногах, а теперь надейся на самого себя.

Вот когда Слава ощутил отсутствие Ивана Фомича, вот кто ему был сейчас нужен.

Слава пошел в школу.

Тот же ободранный сад, та же знакомая дверь.

В квартире Ивана Фомича жил Евгений Денисович. Все то, да не то. Лестница так же чисто вымыта, стены так же выбелены, и то же солнце льет в окна свой свет. И что-то неуловимо изменилось.

Евгений Денисович вышел на стук, пригласил Славу к себе, чего, кстати, Иван Фомич никогда не делал, был разговорчив, любезен. Слава попросил одолжить учебники для старших классов. "Предстоят экзамены, надо повторить..."

Теперь на его долю выпала зубрежка. Он брал учебник и уходил подальше от чужих глаз. Миновав Поповку, где у Тарховых неизменно бренчали на фортепьяно, выходил на дорогу, добирался до кладбища, перешагивал канаву, опускался на чей-нибудь безымянный холмик и погружался в чтение.

В исполком он старался не ходить, не то, что боялся воспоминаний, хотя все в исполкоме напоминало Быстрова, - избегал вопросов о своем будущем.

Пришлось, конечно, повидаться с Данилочкиным - визит вежливости, никуда не денешься, - но говорить ни о чем не хотелось и особенно о себе.

- Вернулся? - приветствовал его Данилочкин и, как всегда, бесцеремонно спросил: - Что, не выбрали тебя, парень, на этот раз?

- Почему? - обиделся Слава. - Выбрали, только я сам попросил отпустить меня на учебу.

- Ну, это другое дело, - одобрительно отозвался Данилочкин. - Тогда не будем тебя тревожить, а то уж я собрался подыскать для тебя какую ни на есть работенку.

В то лето партийные собрания в Успенском собирались нечасто, Слава старался их не пропускать, а на одном даже сделал доклад о фашистском перевороте в Болгарии. В волкомол не заглядывал, там он невольно чувствовал себя разжалованным офицером, а когда услышал, что приехал кто-то из укомола, нарочно скрылся на весь день в Дуровку.

Но была еще Маруся Денисова.

Под вечер он шел к Денисовым, стараясь прийти, когда все дела по хозяйству уже справлены. Маруся его ждала, но одновременно ждали и сестренки Маруси, они замечали его издали и стремглав неслись в избу, возвещая о появлении жениха детскими писклявыми голосками.

Но не только денисовские девчонки признавали Славу женихом - Слава ходил к Марусе, не прячась, Маруся открыто гуляла с ним по вечерам, и в селе считали, что так вести себя могут только люди, намеревающиеся вступить в брак.

Маруся выходила, и они шли к реке, или в школьный сад, или даже просто уходили в поле.

Если бы кто слышал со стороны, то подивился бы их разговорам, Слава рассказывал о книгах, какие ему запомнились, читал наизусть стихи, Маруся умела слушать, хотя ей и не всегда нравилось то, что читал Слава, и сама, в свою очередь, рассказывала о всяких деревенских происшествиях.

Позже, когда встречи вошли в привычку, они робко заговорили о том, как Слава уедет в Москву, как позже приедет к нему Маруся, и уж совсем робко и неуверенно мечтали о том, как сложится их совместная жизнь.

А когда на землю падала ночь и в темноте тонули деревья, сараи и даже ветряки за огородами, они, прячась от самих себя, находили среди этой темноты еще более темное место и целовались, пока золотисто-розовое сияние не разгоняло их по домам.

46

Слава подошел к матери. Опять шьет! Все время она что-нибудь шила.

Не шила - перешивала. Все трое, и Слава, и Петя, и сама Вера Васильевна, совсем обносились. Слава выступал на митингах, ездил по заседаниям, произносил речи, и все ему невдомек, что выступать-то было бы не в чем, если бы не забота матери, то штаны перешивает ему из своей юбки, то куртку шьет из старого одеяла.

Он приезжал домой, задумчиво останавливался среди комнаты, небрежно произносил:

- Что бы мне надеть?

- А я тебе куртку сшила, померь...

Он и на этот раз не оценил ее труда.

- Скоро ты, мамочка, совсем отвыкнешь от чтения, все шьешь и шьешь...

Слава не знал, как начать разговор, а начать надо, иначе все его слова, сказанные Марусе, не будут иметь никакого веса.

Он смотрел на стол, сотни раз смотрел он на этот стол и лишь впервые заметил, что поверхность его покрывает тонкий слой ссохшейся грязи, сквозь которую едва просвечивает вишневый лак.

Он все-таки решился:

- Мама, я хотел бы... Мне хотелось бы... Тебе надо сходить к Денисовым.

- Зачем это?

Вера Васильевна подняла в недоумении брови.

- Как бы это тебе объяснить? Дело в том... Дело в том, что я решил жениться.

- Что-о?

- То, что ты слышала.

Шитье валялось на полу, ни Вера Васильевна, ни Слава не заметили, как оно упало.

- На ком же это?

- У Маруси две сестры. Одной тринадцать, другой одиннадцать. Не на них же!

- Слава, тебе нет восемнадцати!

- Мы любим друг друга.

- Что же тебе нужно от меня?

- Мы не можем пожениться, пока ты не сходишь к Денисовым.

- Это с какой же целью?

- Пожалуйста, не представляйся наивной. Не забывай, что мы в деревне.

- Разве в деревне женятся иначе, чем в городе?

- Да! Традиции, обычаи, условности здесь гораздо сильнее. Пока ты не подтвердишь серьезность моих намерений, Марусе не разрешат выйти замуж.

- О господи! Не ставь меня в смешное положение...

- Так ты не пойдешь?

- Глупо все это...

Тогда Слава принялся говорить о серьезности своего чувства. Общность взглядов, сходство характеров, глубокая взаимная симпатия. Посыпались ссылки на Пушкина и Шекспира. Особенно на Пушкина. Отец сделал Пушкина советчиком Славы. На помощь подоспели герои пушкинских повестей: Бурмин, Берестов, Гринев продефилировали перед Верой Васильевной дружным строем. На подмогу появился Ромео. "И, наконец, мы с ней стоим на одной политической платформе". Перед платформой, считал Слава, устоять невозможно.