Читать интересную книгу Хроники Артура - Бернард Корнуэлл

– И Котел был спрятан на платформе? – догадалась Игрейна.

– Да.

– Он ведь не сгорел, правда, брат Дерфель?

– История Котла не закончилась, – признал я, – но я не стану сейчас ее продолжать.

Игрейна со злости показала мне язык. Сегодня она была удивительно хороша. Может быть, щеки ее так раскраснелись и глаза так сверкали от мороза, однако я заподозрил, что она беременна. Я всегда видел, если Кайнвин не порожняя – она вот так же расцветала жизнью. Впрочем, Игрейна ничего не сказала, и я не стал спрашивать. Видит Бог, она упорно молилась о ребенке, и, может быть, наш христианский Бог и впрямь внемлет молитвам. Другой надежды у нас нет, ибо наши собственные боги умерли, бежали или забыли о нас.

– Барды... – начала Игрейна, и я понял, что сейчас она уличит меня в очередном упущении, – говорят, что бой под Лондоном был ужасен и что Артур сражался весь день.

– Десять минут, – твердо отвечал я.

– А еще они утверждают, что Ланселот спас Артура, подоспев с сотней копейщиков.

– Эти песни сочинили поэты, состоявшие у Ланселота на жалованье.

Королева печально покачала головой.

– Если это... – она похлопала по кожаной сумке, в которую сложила пергаменты, чтобы забрать их с собой, – единственный правдивый рассказ о Ланселоте, то что подумают люди? Что поэты лгут?

– Какая разница, что подумают люди? – раздраженно проговорил я. – Поэты всегда лгут. За это им и платят. Ты просишь меня рассказать правду, а когда я рассказываю, обижаешься.

– "Бойцы Ланселотовы, – процитировала она, – саксов разители, в битве бесстрашные, злата дарители..."

– Не надо, – перебил я, – пожалуйста! Я услышал эту песню через неделю после того, как ее сочинили!

– Но если песни лгали, то почему Артур их не опроверг?

– Он не задумывался о песнях. Да и зачем? Он был воин, не бард. Поют люди перед боем, и хорошо. К тому же Артур сам пел ужасно. Кайнвин говорила, что он воет, как корова, которая мается животом.

Игрейна нахмурилась.

– Все равно не понимаю, чем был плох мир, который заключил Ланселот.

– Объяснить несложно.

Я встал с табурета, подошел к очагу и палкой вытащил на каменный пол несколько горящих углей. Шесть я положил в ряд, потом отодвинул два.

– Четыре угля – силы Эллы. Два – Кердика. Мы никогда не разбили бы саксов, будь они заодно. Мы не могли бы одолеть все шесть угольков, а четыре – могли. Артур рассчитывал победить их, затем обратиться против двух. Так бы мы очистили Британию от саксов. Однако, заключив мир, Ланселот усилил Кердика. – Я добавил к трем уголькам еще один, потом сбил пламя с палки. – Мы ослабили Эллу, но и себя, ибо с нами уже не было трехсот копейщиков Ланселота, связанных мирным договором. Это еще больше усилило Кердика. – Я передвинул два уголька от Эллы к Кердику, теперь у первого их было два, у второго – пять. – Вот что мы сделали: ослабили Эллу и усилили Кердика. И этого добился Ланселот, когда заключил мир.

– Ты учишь нашу королеву считать? – Сэнсам с подозрительной миной проскользнул в комнату и вкрадчиво добавил: – А я думал, ты переводишь Евангелие.

– Пять хлебов и две рыбы, – быстро сказала Игрейна. – Брат Дерфель считает, что это рыб было пять, а хлебов два, но ведь права я, а не он?

– Госпожа совершенно права, – объявил Сэнсам. – А брат Дерфель – плохой христианин. Как может такой невежда писать Евангелие для саксов?

– Лишь с твоей заботливой помощью, – отвечала Игрейна, – и, разумеется, с поддержкой моего супруга. Или мне сказать королю, что ты противишься ему?

– В таком случае вы скажете ему величайшую ложь, – слукавил Сэнсам, которому ловкий маневр Игрейны не оставил пути к отступлению. – Ваши копейщики просят вас поторопиться. Небо темнеет, скоро пойдет снег.

Королева взяла сумку с пергаментами и улыбнулась мне.

– Буду ждать, пока снег перестанет, брат Дерфель.

– Буду молиться, чтобы он перестал скорее.

Она снова улыбнулась и прошла мимо святого, который склонился в полупоклоне, пропуская ее к двери, тут же выпрямился и пристально посмотрел на меня. Вихры над ушами, из-за которых его прозвали мышиным королем, давно поседели, однако годы не смягчили епископа. Он по-прежнему был в любую минуту готов разразиться бранью, а постоянная боль при мочеиспускании еще больше испортила его характер.

– Лжецам, брат Дерфель, – прошептал он, – уготовано отдельное местечко в аду.

– Буду молиться об этих несчастных. – Я отвернулся от Сэнсама и окунул перо в чернильницу, чтобы продолжить рассказ об Артуре, моем предводителе, миротворце и друге.

Настали чудесные годы. Игрейна, которая слишком много слушает поэтов, называет их временем Камелота. Мы – не называли. То были лучшие годы Артурова правления, когда он преобразовывал страну, как считал нужным, и когда Думнония более всего отвечала его идеалу народа, живущего в мире с соседями и с собой. Вот только в воспоминаниях эти годы предстают много лучше, чем на самом деле, потому что следующие были намного хуже. Послушать истории, которые рассказывают вечерами у очага, и может показаться, будто мы создали в Британии совершенно новую страну, назвали Камелотом и населили лучезарными героями. На самом деле мы просто правили Думнонией как могли, правили справедливо и никогда не называли ее Камелотом. Я само слово-то впервые услышал два года назад. Камелот существует только в фантазии поэтов; в нашей Думнонии даже в те золотые годы случался недород, свирепствовали моровые поветрия и вспыхивали войны.

Мы с Кайнвин перебрались в Думнонию, и в Линдинисе родился наш первый ребенок. Мы назвали дочку Морвенной в честь матери Кайнвин. Морвенна появилась на свет с темными волосами, потом посветлела и стала как мать. Златокудрая красавица Морвенна.

Мерлин не ошибся. Как только Ланселот обосновался в Венте, Гвиневера объявила, что ей наскучил новый дворец в Линдинисе. Там слишком сыро, объявила она, слишком холодно зимой, а с болот у Инис Видрина постоянно дует промозглый ветер. Она сразу собралась и переехала в Зимний дворец Утера, что в Дурноварии. Однако Дурновария почти так же далеко от Венты, как и Линдинис. Гвиневера убедила Артура, что надо готовить дворец к тем далеким дням, когда Мордред займет престол и по праву короля потребует назад свое достояние. Артур предоставил выбор ей. Сам он мечтал об основательном доме с частоколом, хлевами и житницами, однако Гвиневера предпочла римскую виллу к югу от Виндокладии – как и предсказывал Мерлин, на самой границе Думнонии с землями белгов, новыми владениями Ланселота. Вилла стояла на холме над заливом, и Гвиневера назвала ее Морским дворцом. Она нагнала толпы каменщиков, чтобы восстановить виллу, и наполнила ее статуями, ранее украшавшими дворец в Линдинисе, даже мозаичный пол оттуда перевезла. Сперва Артур тревожился, что Морской дворец расположен слишком близко к владениям Кердика, но Гвиневера уверяла, что мир, заключенный в Лондоне, будет прочным. В конце концов Артур, видя, как нравится ей вилла, сдался. Ему было все равно, где жить, поскольку он редко наведывался домой. Он постоянно был в седле, объезжал дальние уголки Мордредова королевства.

Сам Мордред переехал в разоренный Линдинисский дворец. Мы с Кайнвин – его опекуны – поселились там же, и с нами шестьдесят копейщиков, десять конных гонцов, шестнадцать служанок и двадцать восемь рабов. У нас были кастелян, мажордом, бард, два егеря, медовар, сокольничий, привратник, свечник и шесть поваров, каждый со своими рабами; кроме этих домашних рабов были и другие, которые обрабатывали поля, подстригали деревья и чистили канавы, – целая армия. Вокруг дворца вырос городок, населенный горшечниками, башмачниками и кузнецами – ремесленниками, живущими трудами своих рук.

Как все это не походило на Кум Исаф! Мы спали под черепичной крышей в комнате с белеными стенами и колоннами у дверей; стол нам накрывали в пиршественной зале, способной вместить сто человек. Впрочем, мы частенько предпочитали есть в комнатке рядом с кухней – я терпеть не могу остывшую еду. Если шел дождь, мы могли прогуливаться по крытой аркаде внешнего двора, летом, когда воздух под черепичной крышей невыносимо накалялся, купались в водоеме посередине внутреннего дворика. Разумеется, все это было не наше: дворец и обширные угодья вокруг принадлежали королю, шестилетнему Мордреду.

Кайнвин привыкла к роскоши, пусть и не к такой, во всяком случае, постоянное присутствие рабов и служанок не смущало ее, как меня; она умело и без суеты руководила большим хозяйством. Кайнвин управлялась со слугами, давала распоряжение поварам и вела счета, но я знал, что она скучает по Кум Исафу. По вечерам моя любимая порой садилась с куделью и пряла, покуда мы разговаривали.

Очень часто речь у нас заходила о Мордреде. Мы надеялись, что слухи о его дурном характере сильно преувеличены. Увы, все оказалось чистой правдой. Если был на свете несносный ребенок, то это Мордред. Он начал пакостить в тот же день, когда его привезли от Кулуха и сняли с телеги. Я возненавидел его всей душой, да простит меня Бог, возненавидел ребенка!