– Милая моя, сбегай, найди тюремщика. Пусть он позовет кого-нибудь. Я… я…
В ее глазах застыл испуг. Она живо вскочила, явно охваченная паникой. За эти дни мы действительно так привязались друг к другу, что одна мысль о том, что кому-то из нас плохо, повергала нас в ужас.
– Да, мама, да! Я мигом!
Она выбежала в коридор и тут же вернулась.
– Сюда кто-то идет, – сообщила она взволнованно. – Какой-то человек с усами и еще солдаты.
Они вошли. Я, едва увидела их, без сил опустилась на постель. Один из них был, кажется, сержант. Ничего хорошего от этого посещения ждать не приходилось. Но, к моему удивлению, страха я не ощутила. Я лишь приказала себе быть мужественной и крепко сжала зубы, ожидая нового приступа боли.
– Вы Сюзанна ла Тремуйль. Не так ли?
– Да.
Мне с трудом удавалось скрыть свое состояние. Хриплый вздох вырвался у меня из груди; боли нарастали быстрее, чем я ожидала. К тому же я знала, что схватки будут усиливаться, каждая новая будет чуть дольше предыдущей, а промежутки между ними – все меньше.
Сержант, услышавший мой то ли вздох, то ли стон, сердито блеснул в мою сторону глазами и, отведя взгляд, стал громко читать:
– Гражданка, приговор Революционного трибунала от 12 мессидора II года Республики отменен в отношении всех подсудимых. В отношении Сюзанны ла Тремуйль – тоже. Стало быть, вы, как единственная оставшаяся в живых, подлежите не только амнистированию, но и немедленному освобождению.
«Надо же, как это некстати», – подумала я с досадой. Почему именно сегодня? Почему не вчера, не через неделю? Сержант равнодушно заключил:
– Дело о вашей амнистии провел гражданин Лежандр. Поздравляю вас. Вы теперь свободны.
Я не знала, что сказать. Это освобождение пришло как раз тогда, когда я даже воспользоваться им не смогу. Больше всего на свете мне нужен был сейчас тюремный лазарет, а самым большим моим желанием было добраться туда и избавиться от сержанта.
Я мельком подумала, что знаю, кому обязана этим приказом. Лежандр… Знакомый Доминика Порри. Это он устроил.
– Собирайте вещи, гражданка, – раздался голос сержанта. – Мы не можем тратить на вас все наше время.
Я не смогла скрыть недовольной гримасы.
– Послушайте, гражданин сержант, я не могу… Честное слово, не могу… Раз уж вы тут, будьте так любезны, отведите меня в лазарет.
– Зачем?
Я не сдержала своего раздражения, нетерпеливо воскликнув:
– Затем, чтобы я могла родить там ребенка! У меня только что начались схватки. Вы что, хотите, чтобы я родила прямо здесь, на полу?!
Я произнесла это, как в бреду, не принимая во внимание то, что говорю с мужчиной. Он покраснел. Потом поднес бумагу к моему лицу:
– Вы слышали, что я читал? Ну, то-то же. Вы вычеркнуты из списка заключенных, с этой минуты государство не выделит ни одного су на ваше содержание в Консьержери. Отныне содержите себя сами.
– Благодарю вас… Куда же мне идти? На улицу? У меня ничего нет!
– Меня совершенно не касается, куда вам идти.
– У меня начались роды, вы это понимаете?! – прокричала я с яростью, подстегиваемая все разрастающейся болью.
– Консьержери – не родильный дом, черт побери! И заботам тюрьмы и ее лазарета вы больше не подлежите.
Я с ненавистью поглядела на него, в душе тысячу раз пожелав ему самой лютой смерти. Черт бы побрал этого идиота… Я чувствовала, что силы мои на исходе. Я не смогу долго продолжать этот спор… Боль мучила меня с каждой минутой сильнее, а я еще должна была заботиться о том, чтобы держаться перед солдатами с достоинством. Ах, самое лучшее было бы для меня сейчас – это упасть в обморок и никогда не приходить в себя! Я откинулась на подушку, закрыв лицо руками.
Сержант тут же отозвался:
– Гражданка, если вы будете игнорировать приказ, мне придется применить силу для его исполнения.
– Прекрасно, – проговорила я. – Сначала ваша Республика силой загоняет людей в тюрьмы, затем силой же выгоняет…
– Оставьте свои рассуждения при себе и собирайтесь.
Боже, как я ненавидела сейчас и этого сержанта, и тот злосчастный приказ об освобождении. Мне была ясна моя участь. Даже если бы я умирала, меня бы выкинули вон. А если я не смогу идти сама, он, пожалуй, прикажет солдатам нести меня, и они бросят меня в грязь где-нибудь за воротами Консьержери.
– В последний раз спрашиваю вас, гражданка: вы будете собираться или нет?
– Да будьте вы прокляты, – произнесла я поднимаясь.
И, повернувшись к белой как мел Авроре, сказала:
– Ты должна помочь мне, дорогая.
…Когда мы с Авророй вышли за ворота тюрьмы, уже смеркалось. Огненно-красный солнечный шар садился в тучи, и зрелище это казалось весьма зловещим. Небо было серое, пасмурное, с разорванными лоскутами облаков.
– Мы на свободе, – пробормотала я с сарказмом, думая, уж не упасть ли мне посреди улицы и не отдаться ли на милость Божью. Брике возник перед нами, как всегда, внезапно, вынырнув из темного переулка.
– Ах, ваше сиятельство! Так вас и вправду выпустили? А я уж думал, тот человек лжет.
– Какой человек?
Я была так измучена, что ничему, впрочем, не удивлялась. Даже появление Брике я восприняла как должное.
– Да вон тот, видите? Дородный такой. Видно, при деньгах. Грязным пальцем он указал на высокого полного мужчину в приличном плаще и шляпе, который быстрым шагом направлялся к нам. Я закусила губу, мгновенно узнав его, и, честно говоря, сама не могла бы сказать, от чего страдала больше в тот миг – от боли или бессильного гнева. Ибо шел к нам не кто иной, как Доминик Порри, и именно ему я была обязана своим неожиданным освобождением.
– Чертов Порри! – пробормотала я сквозь зубы.
Брике присвистнул.
– Так вы его знаете, мадам?
Аврора очень важно пояснила:
– Он влюблен в маму, Брике.
– Не говори чепухи, – оборвала я ее.
– Это не чепуха. Это правда.
Резкая режущая боль заставила меня буквально повиснуть на руке Брике. Испуганный, он что-то спрашивал, но я ничего не разбирала. Потом, вероятно, бедному парню стало ясно, что со мной, и он принялся что было силы звать Доминика Порри.
Бывший комиссар подбежал ко мне, когда боль уже прошла.
– Могу я чем-то помочь?
– О, ваша помощь, сударь! – произнесла я в гневе. – До чего же не вовремя она подоспевает!
Я понимала, что несправедлива, но остановиться не могла. Мне надо было хоть на ком-нибудь выместить свою боль и раздражение, и, разумеется, владеть собой я сейчас не могла.
Порри подхватил меня под руку.
– Вам следует немедленно лечь. Давно это у вас?
– Что?
– Давно ли это началось? Я врач, я могу вам помочь.
«Черт побери, – подумала я, прямо-таки изнывая от боли и беспокойства, – что только побуждает этого Порри таскаться всюду за мной со своими услугами». Пожалуй, если бы этого человека не было рядом, я бы могла лучше сохранять мужество, у меня, по крайней мере, не было бы соблазна высказывать свое раздражение. Да если бы не Порри, я бы сейчас не шла сама не зная куда, а лежала бы в лазарете, по меньшей мере у меня была бы крыша над головой и мне не пришлось бы рожать на улице.