– Какой Нана-Сагиб?
– Да принц Дунду, как вы его называете. Сын и наследник последнего Пейхваха, он получил бы при вступлении на престол имя Нана-Сагиба. Этим именем мы, старики, друзья его покойного отца, и привыкли называть принца.
– Так-так, мой друг… Сказать по правде, принц ничего особенного не говорил мне.
– Странно! – промолвил Мали и после минутного колебания добавил: – Что бы там ни было, я должен вам сказать кое-что по секрету, хотя и рискую поплатиться за это головой. Только сделайте милость, присядемте, а то у меня от слабости ноги подкашиваются.
Они присели на краю дороги.
– Много-много лет тому назад, – начал старый заклинатель, – когда я был еще совсем мальчиком, отец взял меня с собой на празднества в честь богини Парвати. Отец был заклинателем змей. Зная, что на празднике ему будет много дела, захватил меня с собой. Однажды утром, когда отец куда-то ушел, а я остался с нашими змеями в храме, туда пришла принцесса с многочисленной свитой поклониться нашей доброй, кроткой Парвати. Испугался я, затрясся весь, а сам творю заклинания и пою молитвы, какие полагается. Видно, понравился я ей. Она спросила, сколько мне лет, и в конце концов убедила отца оставить меня при дворе.
Таким образом я попал во дворец к Пейхваху, одному из самых могущественных наших принцев. Его полководцы. Голкар и Скиндия, вернули ему большую часть Индостана и одерживали победу за победой над англичанами. Не гордыми завоевателями являлись тогда ко двору принца англичане, а скромными послами. Насмотрелся я и на французских офицеров, бывших на службе в нашей армии. Не раз видел и служившего в нашей армии вашего прадеда, доблестного генерала Буркьена, этого героя из героев, единственного оставшегося верным нашему делу.
И вдруг все изменилось. В один злосчастный день принцесса была вынуждена покинуть свой раззолоченный дворец и искать спасения в глухой деревушке Бунделькунда. За ней последовали лишь немногие из верных слуг, в том числе и я. При принцессе находился ее новорожденный сын Нана, наследник царя царей и единственная надежда великого магаратского народа.
Мальчик рос в изгнании. Я не разлучался с ним, любил его как сына, почитал как государя своего. От природы Нана был гордого, крутого нрава; сердце его, казалось, не знало жалости, и в этом мне пришлось скоро убедиться. Раз в наше тихое убежище приехал английский офицер и от имени своего правительства предложил принцу отказаться за колоссальное вознаграждение от своих прав на престол. Я был уверен, что принц с негодованием отвергнет такое предложение, но ошибся – он принял его. Слабохарактерность принца так возмутила меня, что я в тот же вечер, гуляя с ним по берегу Нербуды, откровенно высказал ему мое порицание в выражениях, быть может, слишком резких, но извинительных в моем возрасте и при моей близости к принцу. Страх как вскипел тут принц! «Как смел ты, презренный колдун, хоть одну минуту усомниться во мне! – вскричал он с искаженным от бешенства лицом. – Знай же, Нана не забывает обид и никогда их не прощает, клянусь в том священной рекой Нербудой! Если бы мне даже пришлось унизиться до дружбы с подлыми англичанами, я готов и на это пойти, лишь бы отомстить им. Месть моя будет беспощадной. Кровью жен и детей они заплатят мне за слезы, пролитые мною над униженной, порабощенной родиной. А ты, парс[16], уходи с глаз моих, не хочу тебя больше видеть!»
Ни просьбы, ни мольбы не могли смягчить гнева моего царственного ученика. Делать нечего, пришлось опять взяться за нищенский посох и кормиться ремеслом моих отцов. Прошло с тех пор двадцать лет, и случай снова свел меня с принцем Дунду. Тщетно молил я его о помощи – он не сжалился над своим несчастным старым слугой… Попомните мое слово, Бурхан-сагиб, Нана ничего не забыл, ничего не простил. Он сегодня украшает цветами свои жертвы, которых завтра собирается задушить…
Тут радостные крики прервали беседу старого заклинателя с Буркьеном. К нему со всех ног бежали Андре с Бертой.
– Здравствуй, папочка! – издали кричала Берта. – Мы чуть не целый час разыскиваем тебя.
И она бросилась отцу на шею.
– О чем ты это секретничаешь с Мали? – спросил Андре отца. – Пари готов держать, Мали пустился в свои любимые рассуждения про тигрицу и тигренка, про человека, который, хотя и имеет глаза и уши, все же ничего не видит и не слышит… Говоря откровенно, старина, мне куда больше по душе твои фокусы со змеями, нежели твои наставления.
– Ты совсем уходишь, Мали? – спросила Берта. – И не простившись с нами? Нехорошо, старик, нехорошо!
– Да, госпожа, ухожу. Только что откланялся вашему отцу и ждал вас, чтобы проститься и поблагодарить за все, что вы для меня сделали.
– Куда тебе торопиться, пожил бы еще у нас, – сказала Берта.
– И рад бы, да не могу. Промешкай я день-другой, пожалуй, и змей своих не найду, а я ведь без них как без рук.
– Опять эти противные змеи! – с гримасой промолвила девушка.
Уходя, старик еще раз повторил:
– Не забудьте, что Мали предан вам телом и душою. Как бы далеко он ни был, только дайте клич, и он тотчас явится.
Долго-долго глядели Берта с Андре вслед старому заклинателю и только тогда пошли домой, когда он скрылся за поворотом дороги. И у обоих было такое чувство, словно они не чужого человека проводили, а старого преданного друга.
Буркьен слегка досадовал на детей, что они помешали досказать Мали все, что он знал про Дунду. Одну минуту он даже хотел вернуть назад Мали, но, поразмыслив, решил, что придавать особенного значения словам старика не стоит. «Видно, расходилось стариковское сердце, он и наговорил на своего бывшего питомца невесть что», – сказал он себе в успокоение.
В тот же день он получил от генерала Вейлера секретное уведомление, в котором тот сообщал, что положение дел ухудшается с каждым часом и того гляди вспыхнет восстание по всей стране. Предупредив Буркьена, чтобы он принял все меры предосторожности, генерал так заканчивал письмо: «К счастью, мы можем вполне положиться на преданность принца Дунду. Вчера вечером в беседе со мной он обещал взять наших жен и детей к себе во дворец, где они будут в полной безопасности. Завтра же прикажу приготовить лодки и отправить в Битур к Дунду всех женщин и детей нашего гарнизона».
«А что, если Мали прав и Нана действительно ничего не забыл и не простил!» – подумал Буркьен, прочитав письмо.
Не теряя времени, он созвал всех своих людей и приказал им вооружиться, не снимать оружия ни днем ни ночью и при первом же сигнале собираться во дворе перед домом. По дорогам были расставлены дозорные, и им приказано извещать о всяком появлении каких-либо подозрительных групп. Наконец стена вокруг усадьбы и ворота были основательны укреплены.