Читать интересную книгу Жизнь – сапожок непарный. Книга вторая. На фоне звёзд и страха - Тамара Владиславовна Петкевич

наивны были мы с тобою!

(Это нынче глупостью зовут!)

Чёрный лоскут в клетку – ох, беда!

В чёрных клетках – вереница буден…

Жаль, что тот, кто вшил его сюда,

Для суда земного неподсуден!

Жизни нашей странная стезя —

Шиты дни не нитками, а кровью.

На иные мы глядим с любовью,

А иные б вырвать, да нельзя!

А лоскут сегодняшнего дня —

Выцветший, как старая рубашка,

Штопаный, как сердце у меня, —

А, однако, держится, бедняжка!

Соберёмся с силами, дружок

(Право, их у нас не так уж мало!),

И вошьём покрепче лоскуток,

Чистый, словно воздуха глоток,

Ясный, точно неба лепесток,

В нашей пёстрой жизни одеяло!

Олеся Рудягина

22.01.1995, Молдавия, Кишинёв

…Милая моя, дорогая! Знаете ли Вы, что Вы счастливый человек?! Какие люди были Вашими друзьями, помогали выстоять! Какая любовь озарила Вашу жизнь! То, чего так не хватало мне всегда, чего так страшно и упорно ждала я, – было у Вас. Любовь! Жертвенная, честная, не уронившая себя ни фальшью, ни подлостью, ни корыстью. Благословенная минута Вашей встречи с Коленькой! Вечная ему память… И его Любви. Когда не существует преград – ни расстояний, ни заборов, ни крыш, ни запретов… Ни смерти!

Если бы Вы знали, как Вы близки мне! И я уверена: есть множество людей, которые смогли бы сказать это. Знаете, ведь Вы написали книгу всемирного, вселенского масштаба! Ведь это не просто история Т. В. Петкевич, это не просто история поколения или даже государства. Это история вечной борьбы Добра и Зла. Зло многомерно и многолико. Войны, тираны, революции, попирание свободы, чести, превращение людей в рабочих скотов, народов – в бьющуюся в националистической истерике толпу, лишение детей родителей, отнятие у родителей детей… И против всего этого только единственное средство борьбы: свет души, работа души, взаимное притяжение родственных душ, «перетекание» их друг в друга путём книг, мысли, искусства, дружбы… Я мечтаю написать статью о Вашей книге. Я собираюсь с духом. Для меня это очень важно. Чтобы Вы лучше узнали меня, я посылаю две газеты. Мои статьи – под псевдонимом Саша Серёгина…

Тамара Владиславовна! Говорят, в России речь скудеет и засоряется. Что же говорить о нашем эмигрантском захолустье, где русский язык объявлен «врагом народа». Книга Ваша – глоток воздуха, изумительный по чистоте и насыщенности. Какая она вообще – русская! Как описанное Вами счастливое деревенское лето – со всеми его звуками, запахами, солнцем, обрядами, детством…

Зная Россию только по литературе – какая во мне любовь и отчаянная нежность ко всему, что она!

Крепко целую Вас! Пожалуйста, будьте здоровы. Пишите! Знайте, что Ваше имя, Вы нам очень дороги. Не сердитесь, ради бога, за мое вторжение.

С искренним уважением и восхищением…

Мирра Ефимовна Перельман

30.01.1995, Россия, Москва

Дорогая Тамара Владиславовна!

…Я же знала о Вас от Жени Горелова. Держа в руках Вашу книгу, вместе с Вами проделала Ваш крестный путь, а мне всё казалось, что путь этот ведёт на Голгофу. Как я боялась за Вас! Как проклинала себя за то, что не знала Вас тогда, до всего, – я бы непременно удержала Вас от единственного рокового шага, предопределившего всю Вашу судьбу. К этому времени у меня уже был опыт. Я сумела перехитрить бандитов, и без того сломавших жизнь нашей семьи, моего обожаемого брата, его жены Розы, но и я была под прямой угрозой.

…Я сбежала. Исчезла. И уцелела. Только пять лет нигде не показывалась, не работала.

У Вас всё шло по-другому, и, Боже мой, не было рядом меня, чтоб Вас удержать, не дать Вам самой идти в уже заготовленный капкан.

Я много думаю о Вашей книге и, конечно, о Вас. Книга Ваша стоит в ряду тех, которые написаны о кошмарах лагерей. Первой, ещё в самиздате, я прочла потрясшую меня книгу Гинзбург. Потом хлынул поток этой горестной литературы – тут и Шаламов, и Разгон, и много, много других. Но почему же только в Вашей книге я казалась себе действующим лицом, почему мне казалось, что всё время держу в своей руке Вашу руку, чтоб не допустить Вашей ошибки, чтоб отвратить беду? И я поняла чудесную особенность Вашей книги. Все писали об ужасах, ими пережитых. Вы же, с Вашей открытостью, с Вашей трогательной доверчивостью, писали, не замечая этого, вовсе об этом не думая, – Вы писали о себе! Вы создали поразительно живой, магнетически привлекательный образ – молодой, очень неопытной, очень доверчивой женщины, почти девочки, с поразительной душевной силой преодолевающей неодолимые беды. Образ необыкновенно светлый, если не бояться высоких слов – лучезарный. Вы такая же, какой были, и Вас невозможно не полюбить. Я и полюбила.

Герцен писал, что вернувшиеся из тюрем всегда остаются теми же, какими они туда ушли. Представьте – и мои друзья, которые вернулись из ада, были такими же, какими ушли. (После фронта все очень менялись.) Мне понятен Ваш чудесный образ, так ярко – помимо Вас, Вы об этом, наверное, не подозреваете – Вами не созданный, нет, воспроизведённый! Вы решительно ничего не придумывали, это – Вы, какая были, есть и будете. Вы для меня близкий человек. Ещё бы! Ведь я прошла с Вами, держа в своей руке Вашу руку, весь Ваш скорбный путь! В моей тогдашней тоске по томящимся в тюрьмах моему брату и друзьям, наверное, были и Вы. Я Вас, наверное, предчувствовала (вспомните Блока: «Предчувствую Тебя. Года проходят мимо…»). Не хочу, чтобы Вы удивлялись или сочли бы меня отступницей от норм. Со мной всякое бывает. Когда брат вернулся, я ему назвала даты, когда с ним происходило то или иное. И ни разу не ошиблась! Он только повторял: откуда ты знаешь?! Вот знала.

Ваша…

М. Лилина – мой псевдоним. 40–50 лет назад меня с моей фамилией никто бы не напечатал.

Рышард Калицкий

25.04.1995, Польша, Варшава

Многоуважаемая Тамара Владиславовна!

С огромным волнением прочёл Вашу замечательную книгу. Её прислала своему другу детства в Варшаву Мария Станиславовна Будкевич из Петербурга…

Уважаемая Тамара Владиславовна! Не повстречалась ли Вам на Вашем лагерном пути Матильда Мироновна Тёмкина, еврейка из Польши, педагог по образованию, была арестована на Урале в начале июля 1941 г. После очень тяжёлого следствия в Москве на Лубянке и в Лефортове