Читать интересную книгу Люди на перепутье. Игра с огнем. Жизнь против смерти - Мария Пуйманова

«Если мы позволим Франко сбрасывать бомбы на испанских детей, — завтра бомбы посыплются на твоего Штепанека», — прозвучал у нее в ушах молодой басок, и от страха она набросилась на ребенка:

— Сними сейчас же! Слышишь? Видеть тебя не хочу в этой штуке. Еще сломаешь что-нибудь.

Стояло удивительное лето, боже, какое это было удивительное лето! Люди узнавали из газет и по радио все что угодно, только не то, что их интересовало. Они могли услыхать, что Ганди опять объявил голодовку, что Пикар вылетел в стратосферу, что японцы изобрели «живую торпеду» — человека, который взрывается и взлетает на воздух вместе с пароходом, и тому подобные новости. Но о единственно важном — будет ли война, о своей судьбе — они не знали решительно ничего и только гадали. Немец хоть и испугался нас, но дело все-таки неладно.[110] Ни Лидка Гаекова в Улах, ни Барборка у Гамзы в Праге не занимались международной политикой. Но они хорошо ее чувствовали.

О том, что нечто готовится, можно было догадаться хотя бы по тому, что Барборка, Нелла, Митя, Лидка, Штепанек сделались населением. Пока ничего не происходило, они были просто жильцы в разных квартирах, у каждого на чердаке валялось что попало, и никакие пожарные не стали бы преследовать Лидку Гаекову за то, что она посмела бросить на чердак волосяной матрасик из старой колясочки Штепанека, никто не предписывал бы Барборке класть перед дверью мешочек с песком и тому подобные глупости. Это нас не спасет! Барборка выказывала полнейшее неуважение к этим приказам и раздражала Неллу своим упрямством, зажигая газ и включая свет именно во время пробных затемнений. Точно летом день недостаточно долог, точно она не может разогреть суп пораньше! В конце концов наверх пришел полицейский и пригрозил штрафом. Следили бы лучше за немцами, — дело было бы вернее! Вон в Хебе генлейновцы хотели взорвать школу, принадлежащую Чешской матице.[111] Барборка знает об этом от зятя, который сообщил ей, что там нашли адскую машину. Зять торговал в табачной лавчонке в Хебе, и немцы выбили у него все стекла. Вы думаете, им за это попало? Ничуть! Так-таки ничего и не было. Когда мальчишки в белых чулках, с этими свистульками, безобразничали в Хебе, плевали на наших жандармов, те и пальцем не шевельнули, будто так и надо. Как же это возможно? Скажите, как же это возможно? Нет чтобы Генлейну по рукам дать, они еще его и под свою охрану взяли, когда тот перед выборами ездил агитировать. Впереди — машина с жандармами, позади — машина с жандармами, между ними — его ординарцы, то-то он покатался! Лает на республику, а люди только руками разводят: что случилось, почему полиция и не думает заткнуть ему глотку, а преследует население? Да, дело что-то неладно.

На протяжении лета — никто не знает даже, когда и как это случилось, — мы вдруг оказались виноватыми во всем. Точно республика была классом недорослей, нас наставляли все, кому не лень. Адольф Гитлер, пугало класса, взбесившийся учитель, от воплей которого дребезжали оконные стекла и трепетали ученики, давал нам уроки истории и географии и ставил отметки за поведение. Глинковские гардисты[112] получали пятерку, а Чехия и Моравия — по единице, и наше поведение то и дело обсуждалось на конференциях. Профессор французского языка не знал, что с нами делать. Он нерешительно потирал руки жестом Пилата и твердил одно и то же: «Soyez sages, voyons! Soyez sages!» — «Ведите себя прилично и благоразумно!» Инспектор Ренсимен,[113] лорд-наблюдатель, тоже был недоволен результатами. Нас усадили на последнюю скамейку, политиканы издевались над нашим самолюбием, и мы никогда не знали — а вдруг мы опять в чем-нибудь проштрафимся! Как ужасно было чувствовать себя виноватым неизвестно в чем, напрасно ломать голову в догадках о своем преступлении. Гитлер утверждал, что на нашей территории — советские аэродромы, хотя никогда у нас не было ни единого. Гитлер вопил, что мы притесняем немцев — а ведь в парламенте у них были свои депутаты, как и у нас; если они не ходили туда, то опять же виноватыми оказывались мы. В каждом местечке на территории со смешанным населением у них были свои школы, в чешской Праге — немецкий университет и немецкий театр, и все-таки мы их якобы притесняли. Мы должны были отвечать за все. Мы были виноваты в том, что не проявили достаточной благодарности, когда в мае фюрер хотел осчастливить Чехословакию своей оккупацией — чехи испокон веку были неотесанны — и выслали навстречу ему не депутацию с цветами, а солдат с пулеметами. Весной англичане нас поддерживали, летом они уже сожалели об этом! У Гитлера был сильный воздушный флот; его ненависть к Советскому Союзу показалась им все же каким ни на есть ручательством за доброе старое время. Все банки уведомляли, что они предпочитают видеть на небе Европы свастику, а не восходящую с востока звезду. Конрад Генлейн, дескать, симпатичный малый, и если мы возьмемся за ум, мы с ним безусловно поладим, заявил председатель разъевшейся аграрной партии,[114] а главный директор «Яфеты» Выкоукал, как известно, немедленно ему стал подтягивать. Чем богаче человек, тем терпимее он к Гитлеру.

Главное дело — не раздражать его. Ходите на цыпочках, авось он посмотрит сквозь пальцы на наше житье-бытье. Авось простит, что мы появились на свет. Только чтобы никаких инцидентов, слышите? Только никаких инцидентов! Тревожное время всегда называется каким-нибудь иностранным словом. Время, когда у нас не было работы и мы ничего не могли купить, называлось кризисом. Теперь, когда мы ежеминутно ждем, что нас призовут к оружию, нам угрожают инцидентами. Говоря попросту, это означает драку с немцами. Однако слово инцидент пахнет высокой политикой, и в этом-то заключается его ужас. Это слово шло из кругов, где обмениваются потами на французском языке и где решают вопросы войны и мира. Фюрер объявил, что он не потерпит, если хоть один волосок упадет с головы судетского немца, — значит, осторожность, или дело кончится плохо. Если ты схватишь за руку немца, который поджигает крышу над твоей головой, — это инцидент, и помни, Вашек, на твоей совести мировая война. В радиоприемнике спрятался буйный помешанный: он не говорит, а орет во всю глотку, даже удивительно, как аппарат выдерживает, он так кипятится и брызжет слюной, что волшебный ящичек моргает светящимся глазом; этот сумасшедший страдает манией величия; он ежеминутно совещается с любимым немецким господом богом, и только попробуйте ему возразить, он немедленно снимет телефонную трубку и отдаст приказ стереть Прагу с лица земли. Однако о нависшей угрозе нельзя говорить вслух, пусть население сохраняет спокойствие и порядок.

Но давать такие советы могут те, кто сам не сталкивался с немцами. Лидка Гаекова ездила в воскресенье к своей тетке за салом — она запасалась, как и все. Сын тетки, письмоносец в соседнем полунемецком городке, лежал в постели. Он вывихнул ногу, когда выскакивал из почты через окно, спасаясь от немцев. Генлейновцы ворвались на почту, сбили у него с головы форменную фуражку, схватили заведующего и принялись его раздевать, даже собирались выжечь сигаретой свастику у него на спине. Лидкин двоюродный брат оставил у них в руках свою куртку и выпрыгнул из окна, а потом кое-как доковылял до казарм. Теперь почта уже освобождена, ее охраняют солдаты, завтра он пойдет на работу. «Не ходи, — уговаривала его Лидка, — убьют». Но письмоносец сказал, что это его долг, он давал присягу. Мужчины хотя и приготовились к самому ужасному, но все же вполне уверены, что Чехословакия выиграет дело. Если дойдет до столкновения, за нас и французы — у нас с ними договор, и русские, и англичане. Нам поможет Красная Армия, но, понятно, сперва мы сами должны не ударить в грязь лицом! Молчите, ведь пока ничего не случилось! Очень печально, если в конце концов не сумеют договориться. Все, кто имел дело с литомержицкими немцами и видел, как они ухаживают за своими садиками, считали их такими порядочными, трудолюбивыми людьми! Или взять этих шумавских дядюшек с трубками, — мы ведь с ними столько раз сплавляли лес! А теперь в них точно бес вселился.

Боже, какое это было удивительное лето! Свидетели прежних войн высматривали, скоро ли на небе появится комета. Показалась же перед первой мировой войной комета Галлея! Старики толковали об этом между собой, Ева Казмарова сама не раз слышала. (Отпуск она проводила в деревне, где жители подрабатывали низкой бус, — и не захотела ехать в Улы.) И как-то, возвращаясь домой затемно, она вдруг увидела, как небо прочертил яркий зеленый метеор. Если задумать желание, когда падает звезда, оно исполнится. «Чтоб не было войны!» — загадала Ева. А метеор остановился в воздухе, повернул и поплыл Крошечной зеленой звездочкой по направлению к столице. Он летел так высоко, что не было слышно гудения мотора. «Совсем с ума сошла! — подумала Ева. — Не узнала самолета».