доме, однако у своих комнат не задержался, прошел дальше, к лестнице, поднялся наверх и постучал к госпоже Верагут.
– Я помешал или могу ненадолго составить компанию?
Она с улыбкой впустила его, и эта мимолетная, непривычная улыбка на крупном, тяжелом лице показалась ему странно беспомощной.
– Чудесно здесь, в Росхальде. Я уже побывал в парке и на озере. А Пьер как вырос! Прелестный ребенок, я едва не пожалел, что остался холостяком.
– Мальчик хорош собой, не правда ли? Как вы находите, он похож на моего мужа?
– Немножко, да. Хотя, пожалуй, все-таки больше чем немножко. В таком возрасте я Йоханна не знал, но довольно хорошо помню, каким он был в одиннадцать-двенадцать лет… Кстати, он кажется немного переутомленным. Простите? Нет, я о Йоханне. В последнее время он очень много работал?
Госпожа Адель посмотрела ему в лицо, чувствуя, что ему хочется выспросить ее.
– Думаю, да, – спокойно ответила она. – Он очень редко говорит о своей работе.
– Что он сейчас пишет? Пейзажи?
– Он часто работает в парке, большей частью с натурщиками. Вы видели его картины?
– Да, в Брюсселе.
– Он выставил свои работы в Брюсселе?
– Разумеется, и довольно много. Я привез с собой каталог. Дело в том, что я хочу купить одну из его картин и с удовольствием послушал бы ваше мнение.
Буркхардт подал ей брошюру и указал на одну из маленьких репродукций. Она рассмотрела изображение, перелистала брошюру и вернула ему.
– Придется вам положиться на собственное мнение, господин Буркхардт, мне эта картина незнакома. Думаю, он написал ее минувшей осенью в Пиренеях и сюда вообще не привозил. – Она помолчала и заговорила о другом: – Вы сделали Пьеру столько подарков, так мило с вашей стороны. Спасибо.
– О, пустяки. Но позвольте мне и вам тоже вручить на память азиатские сувениры. Хотите? Я привез кой-какие ткани, которые с удовольствием покажу вам, и вы сами выберете то, что вам понравится.
Буркхардт сумел превратить ее вежливые отнекивания в небольшую шутливо-галантную словесную баталию и привести неприступную женщину в доброе расположение духа. Из своей сокровищницы он принес целую охапку индийских тканей, раскинул малайские батики и материи ручной работы, разложил на спинках и подлокотниках кресел кружева и шелка, оживленно рассказывал, где приметил и купил то-то и то-то, почти за бесценок, – словом, устроил веселый пестрый базарчик. Спрашивал ее мнения, набрасывал кружево ей на руки, объяснял, как оно сделано, и уговаривал развернуть самые красивые ткани, пощупать, похвалить и, наконец, принять в подарок.
– Полноте, – в конце концов рассмеялась она, – я же пущу вас по миру! Никак нельзя мне оставить себе все.
– Не беспокойтесь, – тоже со смехом отозвался Буркхардт. – Недавно я опять высадил шесть тысяч каучуковых деревьев и вскоре поистине стану набобом.
Когда Верагут пришел за ним, он нашел обоих за живейшей беседой. С удивлением отметил словоохотливость жены и после тщетной попытки включиться в разговор несколько неуклюже принялся рассматривать подарки.
– Оставь, это же дамские штучки, – воскликнул его друг, – пойдем-ка лучше купаться! – И увлек Верагута на воздух.
– Твоя жена в самом деле ничуть не постарела, с тех пор как я видел ее последний раз, – начал Отто по дороге. – Вот только что она была куда как весела. Значит, у вас все более-менее в порядке? Недостает только старшего сына. Что он поделывает?
Художник пожал плечами и нахмурился:
– Ты его увидишь, он приедет на днях. Я ведь писал тебе.
Он вдруг остановился, наклонился к другу, пристально посмотрел ему в глаза и тихо сказал:
– Ты все увидишь, Отто. Говорить об этом нет нужды. Сам все увидишь… Будем веселиться, пока ты здесь, старина! А теперь идем к озерцу, хочу опять поплавать с тобой наперегонки, как в детстве.
– А что, давай, – кивнул Буркхардт, словно бы не замечая нервозности Йоханна. – И ты победишь, дорогой мой, хотя раньше побеждал не всегда. Увы и ах, но я вправду обзавелся брюшком.
Свечерело. Озерцо целиком лежало в тени, высоко в кронах деревьев играл легкий ветерок, а по синеве узкого небесного островка, который оставался открыт над водою, летели легкие лиловые облачка, все одинаковой формы, братской вереницей, тонкие, продолговатые, как листья ивы. Мужчины стояли перед спрятанной в кустах раздевальной кабинкой, замок которой никак не открывался.
– Бог с ним, с замком! – воскликнул Верагут. – Проржавел вконец, мы кабинкой не пользуемся.
Он начал раздеваться, Буркхардт последовал его примеру. Когда оба уже готовые стояли на берегу и на пробу окунули пальцы ног в спокойную, тенистую воду, на них обоих тотчас сладко повеяло счастьем далеких мальчишечьих лет, на миг они замерли, предвкушая легкую, восхитительную дрожь купанья, и в их душах тихонько раскрылась светлая зеленая долина летних месяцев ранней юности, так что оба умолкли и, непривычные к нежным чувствам, едва ли не смущенно погрузили ноги поглубже, наблюдая искристый бег полукружий на буро-зеленой глади. Буркхардт быстро шагнул в воду.
– Ах, как хорошо, – с наслаждением выдохнул он. – Кстати, мы оба пока парни хоть куда, если не считать моего брюшка, вполне молодцы.
Сделав несколько гребков, он встряхнулся и нырнул.
– Ты сам не знаешь, как тебе повезло! – с завистью воскликнул он. – На моих плантациях протекает очень красивая река, но если сунешь в воду ногу, больше ты эту ногу не увидишь. Окаянные крокодилы там кишмя кишат. Ну, вперед, за большой кубок Росхальде! До лестницы и обратно. Готов? Раз… два… три!
С шумным плеском оба поплыли, смеясь, в умеренном темпе, но дуновение садов юности еще не развеялось, и скоро они всерьез принялись соперничать, лица напряглись, глаза засверкали, руки, взблескивая, широкими взмахами взлетали из воды. Одновременно они достигли лестницы, одновременно опять оттолкнулись и тем же путем устремились обратно, теперь художник сильными гребками вырвался вперед, опередил соперника и добрался до берега чуть раньше.
Переводя дух, они стояли в воде, протирали глаза и в безмолвной радости смеялись, глядя друг на друга, и обоим казалось, что лишь теперь они вновь старые товарищи и лишь теперь маленькая фатальная пропасть непривычности и отчуждения меж ними начинает исчезать.
Одевшись, оба, посвежевшие и умиротворенные, сидели на плоских каменных ступенях лестницы, спускавшейся к озеру. Смотрели на темное водное зеркало, которое по другую сторону овальной бухты, окруженной навесом густых зарослей, уже тонуло в исчерна-буром сумраке, прямо из коричневого бумажного пакета ели мясистые светло-красные черешни, принесенные камердинером, с чистым сердцем встречали наступающий вечер, меж тем как горизонтальные лучи низкого солнца светили сквозь чащу стволов и золотистыми огоньками играли на прозрачных крыльях стрекоз. Не умолкая и не задумываясь, целый час болтали