Недалеко оголтело застучал по дереву дятел, белка упала с дерева, не замечая еще живого Алекса. Я вышел из-за укрытия и направился в сторону, где мог прятаться стрелок. Подул ветер, зашевелились, зашумели листья деревьев, казалось, что за каждым кустом сидит по снайперу, я еще раз пошуровал по лесу, но наткнулся лишь на холмик земли, напоминавший свежую могилу (так и хотелось раскопать ее и порыться в гробике – не даст ли это ключ к разгадке?). Тут на меня налетела паника: а вдруг на выстрел примчится полиция, осмотрит мои карманы и найдет “беретту”? Я быстро выбрался из Эппинг Фореста, остановил такси и смылся с места происшествия, словно был не потерпевшим, а преступником.
Охота так охота, шла она всерьез, и ниточка вела к Генри, который вызвал на встречу в этом лесу. Впрочем, тут же это предположение полностью переворачивалось: с таким же успехом обо всем могли знать и американцы, державшие Генри и меня под своим колпаком, и Центр, и конечно же стоявший в тени беспощадный мистер Икс – Крыса, холодно наблюдающий за моей сложной тройной (или четверной) жизнью. Генри? Какого черта старику палить в меня, он и пистолета наверняка в руках не держал. Но почему он не вышел на встречу? А может, все это неким образом связано с Юджином и его визитом к Генри, с которого начался весь сыр-бор? Но Юджину сейчас не до меня, Юджин отвечает, как Соломон, на все вопросы публики, обвитый электродами детектора лжи. И зачем ему моя смерть? Кому вообще нужна моя смерть? Только Крысе, если она существует. Только Крысе при условии, что ей известно о моих поползновениях. Крыса может нанять террористов, в Европе их – как нерезаных собак, стреляют и в правых, и в левых, и в богатых евреев, и в бедных палестинцев, и в профессоров, проводящих эксперименты над кроликами (делают это друзья животных), и в директоров центров ЭВМ, которые, по мнению новоявленных луддитов, нарушают права человека, концентрируя у себя огромные массивы информации. Крыса это, Крыса! И я с благоговением вспомнил свирепое клокотание Бритой Головы на нашей последней конфиденциальной аудиенции: “Расстрелял бы его, суку, собственными руками! Кожей чувствую, что он где-то рядом… бродит здесь на наших этажах, дышит одним воздухом с нами со всеми и, возможно, даже заходит в мой кабинет! – Помощник его напрягся, как пес перед командой «фас!», и еще больше раздвоил свою фаллическую бульбу. – Нам нужно получить о нем хоть кусочек информации, – говорил Голова, – лишь самую малую толику, лишь небольшой намек… Я мобилизую все силы, вы знаете мощь наших аналитиков… Мы быстро нащупаем его в своей норе! Или ее, если это баба!”
А я сидел, умирая от скуки на этом балагане, смотрел ему прямо в переносицу, и бродила в моем воспаленном воображении церемония вручения мне ордена по окончании “Бемоли”. И мучила мысль: сможет ли Бритая Голова дотянуться до моей геройской груди? Не получится ли конфуз? Вдруг не дотянется? Не побежит же Раздвоенная Бульба за табуреткой, чтобы подставить ее патрону! И я представлял, как подгибаю колени и чуть приседаю, дабы облегчить положение Бритой Головы, если он решит осчастливить меня троекратным поцелуем.
Происшествие в лесу окончательно утвердило меня в мысли, что бессмертие мне не грозит, и я решил с головой окунуться в радости надвигающейся семейной жизни. Священный Союз с Кэти был полностью восстановлен, вечера мы снова проводили в чтении захватывающих объявлений о сдаче в аренду квартир и даже не поленились съездить в Илинг для осмотра недорогого двухэтажного дома, который освобождался через полгода.
Перерыв в нежных общениях с Рэем продолжался целую неделю (я сам не досаждал ему звонками, зная, что он выдергивает ногти Юджину), чувствовал я себя, как в заслуженном отпуске. Наконец великий Гудвин вызвал меня на встречу. Поил он меня, как обычно, низкосортным виски, и был похож на несвежий холодец, который не успели дожрать гости.
– Ну и орешек ваш Евгений! Впервые встречаюсь с таким перебежчиком. Капризничает, ставит условия и вообще ведет себя странно. Да, он согласен с нами сотрудничать при условии, что мы поможем его семье. Кстати, за ваш экспромт я получил нагоняй из Лэнгли. Какой идиот будет связываться с этим обменом? Что мы дадим взамен? Мне лично все это неприятно, ибо из-за вас я вынужден врать и поддерживать эту версию. Но ладно, вернемся к нашим баранам. Этот “Конт” заявил, что, поскольку он дал присягу, он не намерен разглашать какие-либо секреты. Как вам это понравится? Он утверждает, что если он кого-либо выдаст, то его тут же убьют! Даже если мы запрячем его на самую заброшенную ферму в штате Арканзас. В то же время он готов заниматься любой пропагандистской деятельностью, не прочь вести изучение своих сограждан…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
– Так устройте его в “Свободу”, найдите что-нибудь подобное. Это настроение у него пройдет… не спешите… – Хороший подарочек я привез дорогому дружку из Каира!
– Подумаем. Но кое-что мне неясно. Он божится, что не знает Генри и никогда не был у него дома! Кто же дал тогда Генри его адрес? Полная чушь! Мы проверили его на детекторе лжи, и должен признаться, что не получили результатов.
– Надеюсь, вы ему не говорили, что я связан с Генри?
– Мы не такие идиоты, как вы полагаете! [49] Конечно, мы попытались проверить, был ли он у Генри или нет, никаких следов. Проверили его по отпечаткам пальцев… ничего! Запросили все информационные системы в Европе и Штатах – ничего! Интерпол тоже ничего не дал. Впрочем, любезный сердцу Монастырь недалеко ушел.
– Выходит, вы зря заварили всю эту кашу с поездкой в Каир?
– В общем, мы не жалеем… любой перебежчик может пригодиться. Знаете что? Иногда мне кажется, что этот Ландер – сумасшедший. Он бывает очень странным.
– Вполне вероятно. У нас всегда хватало психов, – не стал спорить я.
– Совершенно не могу понять его верности присяге. Это даже смешно. Он, видимо, считает себя великим политологом или философом, чьих откровений ждет изголодавшийся Запад. Оказывается, он пишет стихи и какую-то книгу о своей жизни и все это хочет издать за наш счет. Но мы не благотворительное общество!
– В конце концов, вы же помогаете многим изданиям, которые борются за свободу! Устройте его туда, совсем неплохо иметь там еще одного агента влияния…
– Честно говоря, я не знаю, что делать. Мы столько надежд на него возлагали, думали, что удастся раскрутить целый клубок… Кроме того, он пьет, как лошадь, и каждый день. Вы по сравнению с ним просто младенец! [50] Он очень скучает по Бригитте, но на черта она нам тут нужна? Послушайте, а он не может быть подставой?
– Все может быть. Но мы же сами его разыскали! Подставы обычно проявляют инициативу. В конце концов, если вы не можете найти ему применения, отправьте его в Каир!
– Это преждевременно. Потратить столько сил и денег – и обрезать все дело!
– Что же вы предлагаете? Чем я могу вам помочь? Начать с ним вместе пить?
– Надо вывести его из состояния тоски, этим страдают почти все перебежчики из вашей страны. На первых порах. Даже вас это не миновало, дорогой сэр [51] . У меня к вам просьба: развлеките его! Поводите по Лондону, покажите достопримечательности. Заодно прозондируйте, чем объяснить его странное условие насчет присяги. Воспринимайте это не только как мою личную просьбу, но и как серьезное задание. Потом доложите.
Докладывать так докладывать, ваше высокоблагородие, нам к этому не привыкать, с детства приучены докладывать и сигнализировать, правда, выводить человека из состояния тоски, увы, не научились.
– Как вам угодно, сэр! – Я был подчеркнуто официален и вроде бы обижен после Каира (пусть в следующий раз не дает мне под зад и не отшивает, как прислугу, на кухню), но, как обычно, холоден, блестящ, спокоен и угрюм.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
– И еще одна просьба: мы перефотографировали некоторые бумаги, которые Ландер привез с собой.
Личные записи и прочее… Помогите разобраться, ладно? Мы очень ценим ваше мнение.
Последнее звучало уже как щедрая похвала верному агенту, и вообще в этот раз я впервые почувствовал, что Рэй, несмотря на всю его дремучесть, проникся ко мне определенным (это слово Чижик и К° обожали и привили эту любовь Мане, который размазывал им любую ясную мысль) доверием и даже некоторой (определенной) симпатией.