Читать интересную книгу Кирилл и Мефодий - СЛАВ ХРИСТОВ KAPACЛABOB

Теперь он вернулся на родину, чтобы сеять семена новой письменности, созданной его крестным отцом. Сравнивая две азбуки, он невольно ловил себя на том, что сам предпочел бы более близкую к греческой: во-первых, ее буквы легче писать, во-вторых, они чем-то похожи на те староболгарские знаки, которыми когда-то пользовался простой народ. Разумеется, те знаки не составляли системы, но они помогали, когда надо было что-то хорошенько запомнить. Каждый знак выражал целое слово или мысль, и поэтому они были трудны для изучения и толкования. Они были принесены из далекой прародины его народа и порастерялись за время долгого пути. По значимости их никак нельзя было сравнить с теми, которые создал Константин Философ, но ими все-таки еще пользовались.

Пресвитер Константин, конечно, не думал воспользоваться ими, он только вспомнил о них. Мысленно шел он по пути своего познания... Ему было семнадцать, когда шею захлестнула петля аркана. С тех пор прошло около двадцати лет — время достаточное для того, кто ищет знаний, чтобы многое понять, усвоить церковные догмы, заполнить пустую суму странника бесценными сокровищами старателя. Но в отличие от золотоискателей, которые всю жизнь грезят о счастье, он с самого начала напал на сокровище — на неисчерпаемые знания святых братьев. И он доволен пройденной дорогой... Пресвитер вздрогнул: кто-то тяжело поднимался по лестнице. Доски скрипели, и слышны были голоса. Он встал. Марко тоже пошел посмотреть, кто идет, но тут дверь отворилась, и на пороге показалась слегка сутулая фигура князя.

5

Их пригласили не на диспут, а на суд. Но, несмотря на это, Горазд и Климент достойно защитили дело святых братьев и Святую Троицу, как ее толковала константинопольская церковь. Святополк, ничего не понимавший в споре, хмурил брови и глядел исподлобья, точно волк. В конце он поднял руку, чтобы установить тишину, и сказал:

— Я сознаю свою необразованность и свое невежество в церковной догматике. К тому же я не знаю грамоты. Но христианство я принимаю — и навсегда. Все же я не в состоянии разрешить этот спор и не могу различить правоверного учения от лжеучения. Поэтому я рассужу вас по-христиански, как обычно делаю, когда решаю другие споры. Кто первым подойдет и поклянется, что верует правильно и правоверно, тот, согласно моему правосудию, ни в чем не грешит против веры. Ему я и передаю церковное главенство.

Вихинг, сидевший рядом с князем, тотчас же схватил его руку, поцеловал ее и, перекрестившись, сказал:

— Я поклялся!

Горазд, Климент, Наум, Ангеларий и Марин были сбиты с толку таким решением. По всему было видно, что оно подготовлено заранее. Горазд хотел возразить, но Святополк снова поднял руку:

— Если окажется, что кто-нибудь не исповедует веры франков, он будет им передан, чтобы они делали с ним все, что захотят! — И князь покинул зал.

Наступила полная тишина. И тогда зазвучал громкий, мощный голос Горазда:

— Я верую в единого Бога-Отца и Сына и Святого духа, который исходит от Отца...

Этих слов было достаточно, чтобы люди Вихинга набросились на него с дикой злобой. Они поволокли его, окровавленного и страшного, на площадь. И тут из рук в руки стал передаваться меч. Последний, кто получил его, взмахнул им, и голова Горазда покатилась в пыль. Все это произошло на глазах у княжеской стражи. Климент. Наум, Марко. Ангеларий и Лаврентий уже сидели в подземелье ближайшей крепости. Один из священников Вихинга, опасаясь взгляда Ангелария, так хватил его по голове чем-то тяжелым, что тот еле дышал. И пока Климент ухаживал за полумертвым Ангеларием, остальные дрожащими голосами молились тому, кто должен был защитить их». По крикам, долетавшим с площади, Климент понял, что совершается расправа над Гораздом. Вдруг поднялся неистовый вой, который постепенно удалялся по направлению к монастырю. И больше узники не слышали никаких звуков извне, лишь их молитвы звучали в тишине подземелья. Так продолжалось два дня. На Третий с самого утра были предприняты попытки сломить просветителей, заставить их отречься от восточнохристианской церкви и славянской письменности. Их морили голодом, грозили отрезать языки. На площадях жгли книги. Богатство, которое в течение стольких лет создавалось бессонными ночами и накапливалось в сокровищнице славянства, было предано огню. Погибал труд многих людей, искоренялись семена мудрости, и превращалось в пепел великое дело святых братьев. Начались жестокие преследования всех ревностных сторонников славянских просветителей; их хозяйства разоряли, жгли дома, угоняли скот. Но были и такие последователи святых братьев, кто отказался от них и вместе с их врагами бесчинствовал над своими. Около двухсот молодых людей, принявших духовные звания от Мефодия, собрали на торжище за княжеским дворцом и объявили рабами для продажи. Это разожгло алчность немецких священников, которые поспешили отделить тех, кто помоложе, чтобы продать их иудеям, а учителей — Наума, Климента, Ангелария, Лаврентия и Марина — заковали в кандалы. На пятый день принесли полумертвого Савву. Все это время он вместе со слугами и послушниками оборонял монастырь. Когда ворота были взломаны. Савва повел своих воинов против людей Вихинга. Голова Саввы была разбита ударом палицы, и он умирал под пение молитв, оплакиваемый теми, с кем делил и радость, и горе. Его лицо было изуродовано, в груди торчали сломанные стрелы. Бродяга, раб, священник, верный сторонник братьев, Савва достойно боролся за их дело. Изувеченный и обезображенный, он наводил страх на людей Вихинга — Савва один пробился сквозь их черный заслон, оставляя за собой покалеченных врагов.

Участь Саввы опечалила узников. Они стали молиться еще настойчивее и горестнее. Им не хотелось верить, что Горазд убит, и всякий раз, когда открывалась дверь, они ожидали увидеть его, но он не приходил. Не пришел он даже тогда, когда разразилось первое землетрясение. Все подземелье начало трястись и разваливаться под звуки молитвенных песнопений. Камни трескались, и кандалы, вмурованные в стену, со звоном падали к ногам. Это было истинное чудо. И горожане Велеграда впервые смутились от этого знамения. Кое-кто из сторонников славянских просветителей пошел к князю, но он не принял их. Второе землетрясение испугало и тех, кто были яростными врагами Мефодия и его учеников, но, чтобы скрыть свой страх, они набросились на всех, кого обзывали слугами дьявола, колдунами и нечестивцами. На сей раз князь уехал из столицы в одно из своих имений. Третье землетрясение заставило врагов задуматься, и, после того как они вдоволь поиздевались над славянскими просветителями, они приказали стражникам увести их из города и прогнать из моравской земли. И святые мудрецы, оборванные и голодные, босые и нагие, поплелись по грешной земле, которую они лелеяли в своих мечтах и в которую столько лет сеяли семена новой письменности. Стражники кололи их копьями, чтобы шли быстрее, ругали, волокли за длинные бороды по терновнику. И лишь когда сами утомились окончательно, а густой придунайский туман стал ложиться на дорогу, они бросили несчастных в чистом поле, предоставив их судьбе. Было холодно. Ангеларий едва держался на ногах, он все время плевал кровью. Климент, на котором еще остались лохмотья одежды, отдал их ему. И тут, на перепутье жизни, они решили разделиться — ведь если они погибнут вместе, то пропадет все, а так они могли еще надеяться, что хоть кто-нибудь из них спасется и сбережет азбуку святых братьев, которая хранилась в их измученных головах и ожидала дня своего воскрешения. Климент, Наум и Ангеларий должны были отправиться в Болгарию, Марин и Лаврентий — в Хорватию и Словению. Стоя на высоком холме, облепленном влажным дунайским туманом, они обнялись, простились перед разлукой и пошли в разные стороны, мучимые голодом и холодом.

Климент с товарищами встретил рассвет на краю какого-то села. Расположенное в низине, оно утопало в тумане — едва видны были лишь несколько крыш. Путники подождали, пока взойдет бледное солнце. Вскоре они повстречали пастуха, который гнал стадо коров на пастбище. Разговорились. Пастух был добрым человеком, он сказал, что его хозяин — сторонник славянских просветителей, дал несчастным хлеба и посоветовал им дождаться вечера за околицей. Когда стемнело, появился хозяин с одеждой. Одевшись во что пришлось, они осторожно прошли к нему в дом. Три дня прожили в покое и тепле. Ангеларий заметно окреп, перестал сплевывать кровь. Хозяин был рад, что оказал помощь мученикам. Он относился к ним с почтительным уважением. Вечерами допоздна обсуждал с ними дальнейший путь. Селение лежало на берегу большой реки, и хозяин послал слугу в приречный лес срубить деревья покрепче и построить плот. Все это делалось втайне от чужих глаз. На следующий день ученики Мефодия должны были незаметно уйти и уплыть по реке. Но когда все сидели за ужином, неожиданно вернулся из города единственный сын хозяина. Он был удивлен присутствием незнакомых людей. Поняв, кто они, сын побледнел, вышел во двор и позвал отца. И Климент услышал, как сын говорит;