Читать интересную книгу Мой взгляд на литературу - Станислав Лем

Можно сказать, что все эти кражи, плагиаты и аферы, глобальной территорией которых стал едва эмбрионально зародившийся Интернет, было столь же легко предвидеть, как то, что набитый долларами чемодан, оставленный на скамейке в парке, быстро исчезнет. Я с таким диагнозом (очевидности того, что поразило и шокировало тех, кто уже выкупил акции различных интернетных филиалов) полностью соглашаюсь, остается только вопрос, почему перед выпуском на рынок этих акций и объявлением денежных, молниеносных интересов, а также воровства e-mail (электронной почты) никто не поднял авторитетного предостерегающего голоса. Но ладно, я сказал то, что думал в первую очередь, представление же о том, что с помощью кодирования и шифрования можно защититься от всяческих злоупотреблений, казалось мне в первую минуту по детски простым, как и то, что повсеместное присутствие Интернета в небе среди ангелов не представляет опасности, ибо ангелы, как известно, не склонны к нарушению седьмой заповеди.

3. 9 сентября 1995 года в «New Scientist» (стр. 42) в статье под названием «Losing Yourself in the Net»[409] некий Джон Воузенкрофт описывает (частично рецензирует) книгу Аллюкуа Стоун «War of the Desire and Technology at the Close of the Mechanical Agе»[410]. Понятно, что я не могу кратко представить статью, которая как рецензия сама является сокращенным вариантом книги, которую я не знаю, но основной тезис автор подает в кавычках и он звучит так: «Существующий образец независимой личности (sovereing subject) будет полностью подорван нашей нарастающей способностью к приспособлению (to adopt) различных индивидуальностей в виртуальных обществах». Ну а затем автор говорит, что такие тезисы бьют в читателя как шрапнель. И там есть развитие этого главного тезиса. Кто бы подумал, что эта «шрапнель» была выпущена тридцать три года назад в полудеревне краковской возвышенности и что эта честь принадлежала мне: вот цитата из первого издания «Суммы технологии» (стр. 244): «Там, где происходит трансформация личности, индивидуальная тождественность из явления для изучения становится явлением для определения». Затем идет целый раздел «Личность и информация». Шрапнель наконец долетела. Дело в том, что одним из скорее парадоксальных результатов, замеченных мною в 1963 году, должна стать потеря индивидуальной тождественности в пользу «определения», т.е. условного установления, кто где является какой-либо личностью.

Вероятно, вы догадываетесь, что проблема, приведенная как цитата из «Суммы», является одним из производных «фантоматики». Это значит, что виртуальная реальность угрожает неким своеобразным, описываемым мною способом индивидуальной тождественности после соответствующей фазы ускоренного развития технической базы.

Поскольку у меня нет намерения переработать эту пару замечаний в род хрестоматийных выдержек из несуществующего тома под названием «Достижения С. Лема», не буду также играть в производство дальнейших цитат на другие темы. Меня всегда более всего интересовали онтологические вопросы, к которым с уверенностью принадлежит индивидуальная тождественность, но, если кто-то является кем-то, то можно взяться за философствование тезисов; а когда неизвестно, кто есть кто, что может стоить выработанная «им» онтология? Это не эпистемологическая проблема, поскольку эпистема предполагает (implicite скорее, чем explicite) индивидуальное человеческое мышление (любой философ всегда является Кем-то, он не может как Одиссей быть «никем»). По этой причине меня занимали такие вопросы чисто технологического развития, которые якобы издавна атаковали неизменную сферу типично герменевтико-онтичных явлений, представляющих центр, вокруг которого вращается философская мысль. Однако так глубоко, как в «Сумме технологии», ни цитируемая книга, ни другие статьи из множества компьютерно-информационных журналов не заглядывают, и о том, что происходит потенциальный контакт и даже пересечение «по тетиве» фантоматики с доктриной, предложенной епископом Беркли, в этих внефилософски сориентированных текстах нет речи.

4. Как мне кажется, я представил крохотный пример моих частных проблем, связанных с индивидуальным даром «предвидения». Не следует считать, будто бы я заявил, что сказанное мною сразу (или через тридцать лет) материализуется, или словно бы я считал, что прогностически я безошибочен. Это совсем не так, поскольку как через отдельные точки, установленные экспериментально координатами (ординатами и абсциссами), можно провести непрерывную линию на чертеже, которая будет иметь форму некоей кривой (прямая – это особая разновидность «кривой»), так через различные мои прогнозы можно провести сориентированную во времени и пространстве «кривую», которая есть не что иное, как вектор творческих достижений, созданных по образцу биотехнологии жизни. Одновременно с мышлением, потому что всегда кто-то думает, т.е. индивидуальность уже дана и содержится в этом мыслительном молохе, асимптотически направленном к достижению эволюционно возникших умений (и в нас также реализованных).

Возможно, когда-нибудь кому-нибудь захочется извлечь из моих текстов это удивительное явление, основанное на мультипервенстве: я наверняка не буду решать эту задачу, поскольку о ней умолчали бы, как и обо всех ее отдельных, рассыпанных в моих текстах элементах. В России пару лет назад появилось малотиражное апериодическое издание «Тарантога»[411], и там было много обоснований моих прогнозов, но они были перемешаны с эффектами SF, и это следовало бы процедить. Однако сам я до сих пор этого процеживания не замышляю; отмечу только, что дар, которым наделила меня Природа, несколько раздражающий, ибо слишком часто при чтении научных журналов у меня создается впечатление, называемое «le sentiment du dеjа vu»[412], которое бывает несколько нервирующим.

Cильвические размышления XLII: Читаю Сенкевича II

Я опять закончил читать «Трилогию». Как обычно, читал «Огнем и мечом», затем «Потоп» с середины и, наконец (вопреки основам), «Пана Володыевского». После чего еще раз взялся за антисенкевичевский пасквиль Гомбровича (из «Дневника») и за книгу Ставара, которая показалась мне удивительно слабой, расплывчатой и, наконец, за сборник Томаша Йоделки разных текстов от Пруса до двадцатилетия[413], в котором трилогия рассматривается с разных сторон. Неудивительно, что Крашевский ее растоптал, ибо invidia[414] – очень типичное чувство для художественного писательства. Удивительно то (ибо я и в «Легенду Молодой Польши» Бжозовского заглянул), что столько было шума об исторической, об историсофической правде, о точности или астигматичности показа князя Вишневецкого, а тем временем множество вопросов, которые больше подходят для критики, как-то оказались обойдены почти абсолютным молчанием. Замечания С. Лема о «Трилогии» в «Философии случая» вероятнее всего не считаются, так как, во-первых, он сам (т.е. Лем) представляет corpus alienum[415] в полонистике (не только от пана Заглобы), а во-вторых, это были замечания обрывочные и хаотичные, они были подобны стеклышкам в калейдоскопе. Умирающий же в настоящее время постмодернизм требует саженных трактатов о «Трилогии», и поэтому в качестве микровклада я готов кратко перечислить только названия соответствующих тем, но не существующих магистерских работ, возможно, даже обеспечивающих уровень докторской диссертации:

1) Ужасы человекоубийства, преступления против христианских ценностей, против прав человека, массово происходящие с первой до последней страницы сочинения при всей его известности, по поводу которой я питаю неизмеримое удивление. Как известно, один гитлеровский палач и лагерный начальник давал сыну ружье, чтобы ради детской утехи он мог с веранды застрелить того или другого узника. Мне это удивительно напоминает фантазию, с какой милая Бася (из Езерковских) Володыевская рубила людей (ибо это были люди) под опекой благородного супруга, а еще говорят, что была она как ангел. Как известно, фехтование – это главное занятие ангелов...

Я понимаю историческую адекватность, но пусть с ней разберется следующая работа:

2) Обилие кровавой лексики в «Трилогии», такой, как «раздавливание» врага (клопов тоже можно давить), сметание (в смысле «смести с поверхности мира, земли и жизни»), насаживание на кол (Азья) и множество другой: словарик возник бы порядочный и опровергнул бы тезис Гомбровича, что здесь кровь – лишь разновидность малинового сока. Если кто-то был в неволе, вынужденный на нашей земле пережить обе оккупации, советскую и немецкую, он, желая или не желая того, насмотрелся убийств, ему эта лексика уже стала бревном в глазу, и нельзя рассказывать при нем о приторной невинности «Трилогии» и ее автора. И поэтому к месту бы оказалась очередная третья работа,