— Капитан Корф? — сказал Жилин.
— Йа,— сказал рыжий.
— На «Кольцо–2»,— сказал Жилин,— вы доставите вот этого товарища. Генеральный инспектор говорил с вами, не так ли?
— Йа,— сказал рыжий капитан Корф.— Отчень корошо. Багаж?
Жилин протянул ему чемодан.
– Йа,— сказал капитан Корф в третий раз.
– Ну, прощай, Юрка,— сказал Жилин.— Не вешай ты, пожалуйста, носа. Что за манера, в самом деле?
— Ничего я не вешаю,— сказал Юра печально.
— Я отлично знаю, почему ты вешаешь нос,— сказал Жилин.— Ты вообразил, что мы больше никогда не встретимся, и не замедлил сделать из этого трагедию. А трагедии никакой нет. Тебе еще сто лет встречаться с разными хорошими и плохими людьми. А можешь ты мне ответить на вопрос: чем один хороший человек отличается от другого хорошего человека?
— Не знаю,— сказал Юра со вздохом.
— Я тебе скажу,— сказал Жилин.— Ничем существенным не отличается. Вот завтра ты будешь со своими ребятами. Завтра все тебе будут завидовать, а ты будешь хвастаться. Мы, мол, с инспектором Юрковским… Расскажешь, как ты стрелял в пиявок на Марсе, как своими руками вот таким стулом изничтожил мистера Ричардсона на Бамберге, как спас синеглазую девушку от злодея Шершня. Про смерть–планетчиков ты тоже чего–нибудь наврешь.
— Да что вы, Ваня,— сказал Юра, слабо улыбаясь.
— Ну а почему же? Воображение у тебя живое. Могу себе представить, как ты споешь им балладу об одноногом Пришельце. Только учти. Честно говоря, там было два следа. Про второй след я не успел рассказать. Второй след был на потолке, в точности над первым. Не забудь. Ну, прощай.
— Ти–ла–ла–ла и–а! — тихонько завопил сзади капитан Корф.
— До свидания, Ваня,— сказал Юра. Он двумя руками пожал руку Жилина.
Жилин похлопал его по плечу, повернулся и вышел в коридор. Юра услышал, как в коридоре крикнули:
— Иван! Есть еще одна гипотеза! Там, в пещере, не было никакого Пришельца. Был только его ботинок.
Юра слабо улыбнулся.
— Ти–ла–ла–ла и–а! — распевал позади капитан Корф, расчесывая рыжие бакенбарды.
13. «КОЛЬЦО–1».
ДОЛЖЕН ЖИТЬ
— Володенька, подвинься немножко,— сказал Михаил Антонович.— А то я прямо в тебя локтем упираюсь. Если вдруг придется, скажем, делать вираж…
— Изволь, изволь,— сказал Юрковский.— Только мне, собственно, некуда. Удивительно тесно здесь. Кто строил эти… э–э… аппараты…
— А вот так… И хватит, и хватит, Володенька…
В космоскафе было очень тесно. Маленькая круглая ракета была рассчитана только на одного человека, но обычно в нее забирались по двое. Мало того, по правилам безопасности при работах над Кольцом экипажу надлежало быть в скафандрах с откинутым колпаком. Вдвоем, да еще в скафандрах, да еще с колпаками, висящими за спиной, в космоскафе было не повернуться. Михаилу Антоновичу досталось удобное кресло водителя с широкими мягкими ремнями, и он очень переживал, что другу Володеньке приходится корчиться где–то между чехлом регенератора и пультом бомбосбрасывателя.
Юрковский, прижимая лицо к нарамнику биноктара, время от времени щелкал затвором фотокамеры.
— Чуть–чуть притормози, Миша,— приговаривал он.— Так… остановись… Фу ты, до чего у них тут все неудобно устроено…
Михаил Антонович, с удовольствием покачивая штурвал, глядел, не отрываясь, на экран телепроектора. Космоскаф медленно плыл в двадцати пяти километрах от средней плоскости Кольца.
Впереди исполинским мутно–желтым горбом громоздился водянистый Сатурн. Ниже, вправо и влево, на весь экран тянулось плоское сверкающее поле. Вдали оно заволакивалось зеленоватой дымкой, и казалось, что гигантская планета рассечена пополам. А под космоскафом проползало каменное крошево. Радужные россыпи угловатых обломков, мелкого щебня, блестящей искрящейся пыли. Иногда в этом крошеве возникали странные вращательные движения, и тогда Юрковский говорил: «Притормози, Михаил… Вот так…» — и несколько раз щёлкал затвором. Эти неопределенные и непонятные движения привлекали особенное внимание Юрковского. Кольцо не было пригоршней камней, брошенных в мертвое инертное движение вокруг Сатурна; оно жило своей странной, непостижимой жизнью, и в закономерностях этой жизни еще предстояло разобраться. Михаил Антонович был счастлив. Он нежно сжимал податливые рукоятки штурвала, с наслаждением чувствуя, как мягко и послушно отзывается ракета на каждое движение его пальцев. Как это было прекрасно — вести корабль без киберштурмана, без всякой там электроники, бионики и кибернетики, надеяться только на себя, упиваться полной и безграничной уверенностью в себе и знать, что между тобой и кораблем — только этот мягкий удобный штурвал и не приходится привычным усилием воли подавлять в себе мысль, что у тебя под ногами клокочет хотя и усмиренная, но страшная сила, способная разнести в пыль целую планету. У Михаила Антоновича было богатое воображение, в душе он всегда был немножко ретроградом, и медлительный космоскаф с его слабосильными двигателями казался ему уютным и домашним по сравнению с фотонным чудовищем «Тахмасибом» и с другими такими же чудовищами, с которыми пришлось иметь дело Михаилу Антоновичу за двадцать пять лет штурманской работы.
Кроме того, его, как всегда, приводили в тихий восторг сверкающие радугой алмазные россыпи Кольца. У Михаила Антоновича всегда была слабость к Сатурну и к его кольцам. Кольцо было изумительно красиво. Оно было гораздо красивее, чем об этом мог рассказать Михаил Антонович, и все же каждый раз, когда он видел Кольцо, ему хотелось рассказывать.
— Хорошо как,— сказал он наконец.— Как все переливается. Я, может быть, не могу…
— Притормози–ка, Миша,— сказал Юрковский.
Михаил Антонович притормозил.
— Вот есть лунатики,— сказал он.— А у меня такая же слабость…
— Притормози еще,— сказал Юрковский.
Михаил Антонович замолчал и притормозил еще. Юрковский щелкал затвором. Михаил Антонович помолчал и позвал в микрофон:
— Алешенька, ты нас слушаешь?
— Слушаю,— басом отозвался Быков.
— Алешенька, у нас все в порядке,— торопливо сообщил Михаил Антонович.— Я просто хотел поделиться. Очень красиво здесь, Алешенька. Солнце так переливается на камнях… и пыль так серебрится… Какой ты молодец, Алешенька, что отпустил нас. Напоследок хоть посмотреть… Ах, ты бы посмотрел, как тут камушек один переливается! — От полноты чувств он снова замолчал.
Быков подождал немного и спросил:
— Вы долго еще намерены идти к Сатурну?
— Долго, долго! — раздраженно сказал Юрковский.— Ты бы шел, Алексей, занялся бы чем–нибудь. Ничего с нами не случится.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});