Олег оглянулся, крикнул:
— Сэр Томас! Отдыхай пока. Я схожу в стойбище. Узнаю новости, давно не был на Руси, а они только что оттуда.
— Но ты в безопасности? — тревожно вскрикнул Томас. — Это не половцы?
— Половцы, — ответил Олег. — Куманы! Те половцы, с кем удается подружиться, называются куманами или кумами. Вернусь — расскажу.
Ему подвели богато украшенного коня, цветная попона отливала золотым шитьем. Черноволосый указывал пальцем на Томаса, Олег отрицательно качал головой. Он вскочил в седло, не касаясь стремян, Томас крикнул в страхе:
— Когда вернешься?
— Утром, — ответил Олег. — Спи!
Он толкнул коня, умчались навстречу удлинившимся теням. Вечер наступал быстро, солнце еще не успело погрузиться за край земли целиком, а вдогонку за блестящей луной начали высвечиваться звезды. Небо потемнело, звезды усыпали небосвод от края и до края. Не столь яркие, как в Иерусалиме, но колючие и острые, завтра надо лететь с опаской, высоко не подниматься, ибо можно распороть спину об эти торчащие гвозди.
Проснулся он как от толчка. Слышались отдаленные голоса, тревожно фыркали кони. Томас выхватил из-под головы меч, спросонья встал в боевую позу, ибо привиделась конная атака сарацин.
В бледном рассвете десятки людей суетились на краю поляны, пахло свежепролитой кровью. Среди них выделялся один ростом и размахом плечей. Когда обернулся, Томас узнал калику.
Олег помахал рукой:
— Доброе утро... Сэр Томас...
Голос был слаб, Олег пошатывался, однако люди, что приехали с ним, держались с дружеской почтительностью, Томас опустил меч. Вскоре все, кроме калики, вскочили на коней и умчались, а калика потащился к догорающему костру, возле которого стоял, широко расставив ноги, благородный рыцарь.
Томас ахнул. Калика выглядел изможденным, едва волочил ноги. Лицо стало желтым, глаза остекленели, а губы пересохли. Он доплелся до костра, рухнул. Его явно морозило, Томас поспешно бросил на темно-багровые угли сухих веточек, подул, страшно выпячивая щеки. Взлетело целое облако пепла, усыпало рыцаря до пят, но угли полыхнули яркими оранжевыми язычками, лизнули сучки, взвилось пламя.
Олег передернул плечами, глаза закрывались как будто сами собой:
— Стар становлюсь для таких дел... Но что делать, я язычник. Человек старого жестокого мира...
— Что с тобой делали, — вскрикнул Томас в страхе, — эти звери?
Олег повел рукой, голос был мертвым:
— Там мясо молодых коров. В дар... Перетаскай, я не в силах шевельнуть и пальцем.
Голова упала, заснул сидя. Томас, дрожа от жалости и бешенства, побежал к дарам, проверил: сорок мешков с сочным мясом, впятеро больше, чем взяли в предыдущий раз. Какие-то веники, душистые травы. Мясо тоже переложено ароматными листьями, белесыми кореньями.
Стиснув зубы, он быстро накормил дракона, сперва бросая в голодный зев самые крупные куски, потом уже силой заталкивал в пасть, пока дракон не заворчал и не накрыл морду лапами. Остальные тридцать девять мешков Томас перетащил на спину сытого дракона, крепко-накрепко привязал вдоль спины к гребню, протянул два ряда веревок, чтобы ходить или хотя бы ползать, быстро загасил остатки костра, погрузил в освободившийся мешок котел.
Калика сидел в той же позе, подбородок упирался в грудь. Он всхрапывал, иногда вздрагивал. Томас, причитая от жалости к истерзанному человеку, поднял, положил на плечо и бережно отнес к дракону, который тоже спал, нажравшись от пуза.
Когда привязывал калику покрепче, чтобы не сорвался при взлете, тот очнулся, пробормотал:
— Благодарю, сэр Томас... Ты настоящий друг... Впрочем, я тоже...
— Что там случилось? — быстро спросил Томас.
Губы калики вяло шевельнулись:
— Дикие люди, понимаешь?.. И обычаи дикие... Но я не христианин, который признает только свои обычаи. В чужой монастырь со своим уставом не хожу...
Он пытался заснуть. Томас спросил, готовый голыми руками разорвать диких половцев за их сатанинские деяния:
— Тебя истязали?
— Еще как... Я ж говорю, стар становлюсь для таких ритуалов... Всю ночь одни голые девки!.. Пляшут, поют, ластятся... Я сбился со счета на третьем десятке, а ведь Таргитай сумел в этих краях свой тринадцатый подвиг совершить! Вождь хотел и тебе послать, я еле отговорил... Они ж не знают по своей дикости, что ты христианин, у тебя обет верности прекрасной Крижине...
Томас спросил ошарашенно:
— Что за обычай?
— Я ж говорю, дикари... Тем, кого считают героями, подкладывают на ночь самых красивых девственниц. Породу племени улучшают!.. Ну, а мы прилетели на драконе... Вот и расстарались! Я уж думал все, кончились девки, а тут глянь — они из соседнего кочевья новых прут, торопятся! Когда ясно стало, что я уже невмочь, вождь опять хотел послать тебе... Мы чуть не задрались. Дурень не понимает принципов христианства... Пришлось и тех взять на себя...
Томас потемнел, процедил сквозь зубы чужим голосом:
— Спасибо, сэр калика! Этой услуги я вовек не забуду.
— Всегда... за друга...
Он захрапел, повиснув в веревках, как дешевая кукла, из которой высыпали опилки. Томас от злости даже забыл, что не знает как поднимать дракона. Кляня половцев и благородного друга, он разбудил дракона, заставил разбежаться, а когда тот прыгнул в воздух, сразу повернул на северо-запад.
Калика проснулся, пробормотал, не открывая глаз:
— Сэр Томас, ты здесь?.. Не забывай кормить Жаворонка... а то сожрет обоих. Я посплю малость, хорошо?.. Не забывай почесывать, у него слева на холке свежий шрам, чешется. Еще постукивай обухом между ушей — любит... Если не проснусь до обеда — буди...
Он умолк, челюсть снова отвисла. Томасу напоминал труп, отдавший жизнь тридцати или какому-то неизвестному количеству девственниц, так как сбился со счета рано, а потом еще принял и тех, которых вождь половцев посылал ему, Томасу Мальтону, который уже несколько месяцев не видел женской юбки!
Проклятый язычник, сказал Томас зло. Надо при случае серьезно подискутировать с ним об основах христианства. Дурень не понимает, что только у язычников душа и тело — единое целое, как если бы желтую и белую глину смешали вместе в одном тазу. У христиан душа отделена от тела: есть ценности плотские, а есть духовные. Душа не отвечает за плотские утехи, ибо тело грешно, а душа от Бога! Не согрешишь — не покаешься, не покаешься — не спасешься. Если же язычник так ничего и не поймет, ибо учение Христа лишь для избранных, то надо ему заявить твердо и решительно, что о ценностях христианства пусть оставит судить ему. А то ишь все на себя! И разит, как из винной бочки. Тоже за двоих старался, змей...
Глава 18