плане бытия.
Флоровский адаптирует к понятию христианской истории идеи Марка Блока и Робина Джорджа Коллингвуда, которые в 1940‐е гг. осуществили настоящую революцию в понимании того, что такое историческая наука. Христианство — это глубоко историческая религия, «религия историков», и потому исторический метод для христианской мысли принципиален. При этом историзм должен служить не ниспровержению, а утверждению христианства и, в частности, догмата. Ошибкой либеральной теологии было не то, что она рассматривала историческое происхождение догматов, а то, что их историчность как бы уменьшала их ценность.
«Историческое» для метафизического сознания означало «неважное», «второстепенное», «несущественное». Для Флоровского же историческое означает — действительное, конкретное, состоявшееся, фактическое, и потому не отменяемое. В конечном счете, как показывает Флоровский, христианство и есть истинное историческое мышление. Оно говорит о действительно совершившихся событиях, подчеркивает их действительность, и пытается постичь их смысл — в ретроспективе, как историю приуготовления Воплощения, и в перспективе, как историю, устремленную к эсхатологическому сбыванию мира. Христианство утверждает ценность эмпирического, исторического человека и происходящих с ним событий, потому что эти события, в конечном счете, ведут его к спасению или к гибели.
Главным идейным врагом Флоровского является оригенизм. Казалось бы, зачем философу ХХ века из года в год, от статьи к статье и от книги к книге бороться с призраком умершего в III веке и осужденного в VI еретика. Однако, как показал Флоровский во многих своих трудах, оригенизм не умер, не отступил в прошлое, а остается вечным соблазном христианской богословской мысли: превратить Бога в первоначало мира, к которому, после завершения очередного круга бытия, возвращаются все «отпадшие» сущности, исправляя ошибку своего сепаратного существования.
Ересь, отождествляющая единство с благом, а множественность, индивидуальность — с грехом и видящая благодать в преодолении индивидуальности (множественности), воспроизводится в метафизическом стиле мышления постоянно. Но Флоровский предельно антиметафизичен. Как истинный «паламит»[42], он видит в персональном существовании (личности) не грех, но сосуд для приятия Божией благодати. Именно конкретный человек должен быть спасен и обóжен, а не «человечество вообще». Строго говоря, «человечество» погибнет, поскольку значительная его часть навсегда обрекла себя на богооставленность ада. Спасутся же конкретные люди, соединенные в единой Церкви с Христом Спасителем. Спасутся потому, что выбрали Бога и стяжали Его благодать.
История рода человеческого, в понимании Флоровского, — не цепь трагических неудач и бессмысленной маеты, а пространство решения. Каждый человек призван Богом через откровение его в Иисусе Христе, совершившееся в конкретном пространстве и времени истории. И дело его жизни — решить, где он окажется в последней точке, на Страшном Суде: в раю или в аду, с Христом или против Христа, c Богом или против Бога. Выбор между раем и адом не произвольное решение Судии, а венец всей человеческой жизни, венец истории. Тем самым временная протяженность, в которой существуют мир и человек, наполняется глубочайшим смыслом — каждый выбирает свою судьбу и Страшный Суд лишь закрепляет её. Образ рая и ада — это закрепленный в вечности образ самоопределения человека во времени.
Дистанция между Богом и человеком, между Творцом и творением абсолютна. Человек является не низшим аспектом всеединого безликого бытия, высшим аспектом которого является Бог. Бог как три единосущих личности творит бесчисленное множество человеческих личностей и призывает их к общению с Собой во Христе. Господь Иисус Христос, Спаситель и Искупитель — это воплотившийся Сын Божий, — неустанно напоминает Флоровский. Божественная личность восприняла на себя полноту человеческой природы и стала одним из нас, чтобы каждый из нас по благодати приобщился к божественной жизни.
Не следует думать, что спасает одна лишь благодать Святого Духа — сама Жертва Христова, совершенная в конкретном времени и лежащая в основании Церкви, это жертва за спасение каждого конкретного человека. Церковь не только единство в Духе, но и единство во Христе, распятом же за ны при Понтийстем Пилате, единство в Теле Христовом, вне которого нет спасения.
Здесь Григорий Флоровский решительно несогласен с другим столпом православного богословия в ХХ веке — Владимиром Лосским, «разделившим» Церковь на статический христологический аспект и динамический пневматологический. Якобы аспект Церкви как единства человечества по природе связан с Христом, а множественность индивидуальностей связана с Духом Святым. Формуле «единство во Христе — множество в Духе» Флоровский в исключительно важной для понимания его мысли работе «Христос и Его Церковь» противопоставляет видение Церкви как встречи множества со Христом и обретения единства в Духе Святом. И богословие Флоровского здесь, конечно, гораздо ближе к святоотеческому.
Бог творит историю как пространство приближения человека к Богу и, Сам же, входит в эту историю, освящая её. История из потока бессмысленных частностей превращается в рассказ о деяниях Божиих. Становится Священной Историей. И не случайно, что Священное Писание христиан, Библия, — это собрание преимущественно исторических книг; что четыре Евангелия и Деяния — это история Христа и апостолов. Так же и апокалипсис — это пророческое видение Истории.
В этом открытии индивидуального и исторического, в понимании ценности человеческой личности и ценности события, становящегося священным событием, в этой нравственной строгости, не обещающей злодеям никакой «метафизической амнистии» всеобщего слияния и восстановления — непреходящая ценность богословия самого Флоровского.
Что читать о Георгии Флоровском:
1) Гаврюшин, Н. К. Транцедентальная экклесиология прот. Георгия Флоровского // Гаврюшин, Н. К. Русское богословие. Очерки и портреты. — Нижний Новгород, 2005;
2) Георгий Васильевич Флоровский / Под ред. А. В. Черняева. — М.: РОССПЭН, 2015;
3) Георгий Флоровский: священнослужитель, богослов, философ / Сост. Э. Блейн. — М., 1995;
4) Прот. Георгий Флоровский. Догмат и история / Сост. Е. Холмогоров. — М.: Изд-во Свято-Владимирского братства, 1998;
5) Флоровский, Г. В. Из прошлого русской мысли. — М.: Аграф, 1998.
Сергей Горшков
Адмирал Океана
Адмирал Флота Советского Союза Сергей Георгиевич Горшков (1910–1988) без малого 30 лет (1956–1985 гг.) возглавлял советский Военно-Морской Флот (ВМФ). Именно в этот период впервые по-настоящему сбылась мечта Петра Великого — русский флот не просто вышел в Мировой Океан, но и стал в нём глобальной силой — одним из двух сильнейших флотов мира.
Благодаря тридцатилетним усилиям С. Г. Горшкова, была создана настолько масштабная, поддерживаемая высочайшими профессионалами морская сила, что даже двадцать лет разрушительной работы «перестройщиков» и реформаторов не смогли её полностью уничтожить. Впервые в истории после разгромов нам не приходится восстанавливать морскую мощь «с нуля».
Журнал Time в 1970‐е гг. называл его «главкомом устрашающей эффективности». Именно тот период советской истории, когда океанская программа Горшкова воплощалась в полном объеме и без препон (1965–1976 гг.), стал эпохой расцвета СССР как сверхдержавы, когда весь мир был убежден, что русские создали