Тут не ошибался уважаемый “Конт”, наши уста всегда пели сладко, а стелили мы мягко – много дураков клюнуло на эту удочку, иных уж нет, а те далече, как Саади некогда сказал. Я уже сгорал от нетерпения, уже жаждал швырнуть на стол свою козырную карту, и предложить ему союз со штатниками, и увидеть застывшие от изумления глаза над его крупным, чуть крючковатым носом! Но Матильда слонялась по квартире, и я не хотел втягивать ее в наши маленькие тайны.
– У вас нет виски? – обратился я к ней, ласково поглядывая на мучительные колыхания груди под галобеей.
– Я не пью, – ответил за нее “Конт”, – а Бригитта иногда балуется кальвадосом, популярным у нее на родине, особенно до знаменитого добровольного присоединения к Мекленбургу. Я совсем забыл представить хозяйку дома. Для света она – Грета, а в жизни – Бригитта. Она эстонка.
Новая оплеуха Алексу от француженки с гастонским акцентом, даже не заподозрил этого проницательный Задница с Ручкой, тешился, напевал “Где же вы, Матильда?”, охламон!
– Увы, кальвадос не выношу, хочется хорошего виски. Может, мы сходим вдвоем, если вы не боитесь, что я убегу… – Тут я ностальгически вспомнил, как нам вечно не хватало одной капли во время тончайших бесед с Совестью Эпохи, одной капли, и мы, пошатываясь и придерживая друг друга, выходили вдвоем в магазин, залихватски шутили и с кассиршей, и с продавщицей, вступали в умилительные контакты с такими же ищущими и страждущими. – В крайнем случае идите один, а я посижу под дулом пистолета вашей прекрасной Бригитты. Кстати, чудесный монастырь в ее честь около Пириты в Таллине…
Он с опаской поглядел на меня и задумался.
– Я дам вам денег, – облегчил я его мучительные думы.
– Риточка, сходи, пожалуйста, за виски. Денег не надо, будем считать, что это компенсация за причиненный ущерб.
Бригитта, не произнеся ни слова, тихо удалилась, и мы остались одни.
– Извините, Юджин, что я пошел на этот трюк, но я хотел поговорить с вами строго тет-а-тет.
– Я так и понял, ибо вы не похожи на человека, которому настолько претит кальвадос…
Я проглотил эту колкость, хотя сделал в памяти еще одну зарубочку: “Конту” известны и некоторые, сугубо интимные, особенности покорного слуги, хотя, конечно, глаз Матильды – Маты Хари без труда мог зафиксировать количество шампанского, выпитое кавалером с “Черным Джеком” в кармане во время плясок слонов.
– Прежде всего я хотел бы развеять ваши опасения. Дело в том, что я уже не работаю в Монастыре. Некоторое время назад я попросил политического убежища и связал свою судьбу с американцами.
Он встал и прошелся по комнате, пытаясь скрыть свое изумление. В наступившей паузе заголосили английские напольные часы.
– Как вы можете это доказать? – он даже охрип от неожиданности.
– В этих обстоятельствах подобные вещи недоказуемы. Даже если я предъявлю вам свое письменное обязательство работать на американцев, вы мне не поверите. Кстати, у меня точно такие же основания не верить и вам. А что, если весь ваш переход на Запад – лишь умелая комбинация Монастыря?
Я внимательно следил за его реакцией, хотя, конечно, не верил, что актеры такого класса прокалываются, как воздушные шарики. Он снова сел и улыбнулся милой, даже застенчивой улыбкой – снова играл со мною бес, возбуждая симпатии к проходимцу.
– Что ж, пожалуй, вы правы… это несколько новый оборот дела. Вы хотите сказать, что направлены сюда американцами?
– Совершенно верно. Они просили меня установить с вами контакт.
В этот момент хлопнула входная дверь и явилась бодрая Матильда с пластиковым пакетом, из которого торчало горлышко всего лишь восьмилетней выдержки пойла “Джонни Уокер”, которое я брал в рот только в отпуске дома, застряв в безальтернативной сивухе.
– Я ведь раньше много пил, но после разрыва с прошлым решил поставить на этом точку. Слава Богу, смог это сделать без врачей. И чувствую себя прекрасно, совсем не тянет. Разве в нашем Мекленбурге нормальный человек может не пить? Что ему еще остается?
Этого конька славно объезжал Совесть Эпохи, точно знавший, сколько ученых, артистов и поэтов спилось в Мекленбурге за последние два века, себя он по скромности в этот список не зачислял.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
– У вас нет бокала из тонкого стекла? – закапризничал я совершенно искренне.
– Да вы эстет! – Он поставил передо мною довольно симпатичную чашу с изображением горы, очень похожей на Химмельсберг в Дании, где я однажды целую неделю, изнемогая от безделья, ожидал прибытия агента из соседней Швеции.
Виски мгновенно затянул кровоточащие раны, сосуды надулись и запели бравурный марш, распустились бутоны души, и весь мир опять предстал странным, закутанным в ночной туман. В полированной глади буфета отражалась обаятельная физиономия, правда, пробор своей неухоженностью больше напоминал Кривоколенный переулок, смоченный струями поливальной машины, а не тщательно убранный Невский проспект, прямой и честный, как вся наша История.
Я достал из пиджака алюминиевую расческу (презент от продавщицы [38] из южного городка, где герой восстанавливал свое разрушенное здоровье, подпольная кличка Каланча, – вершины всегда звали меня на альпинистские подвиги, – бушевал июль, санаторные церберы бессердечно запирали двери в одиннадцать, в номер приходилось влезать в окно, коллеги встречали меня похабными улыбками и снимали со штанов колючки) и, аккуратно отделяя друг от друга каждую волосинку, прочертил сквозь жесткие кущи безукоризненную, как собственная жизнь, линию.
Юджин между тем совершенно расслабился, словно и не совал совсем недавно мне в нос вонючую тряпку с отравой.
– Рита, покорми Алекса, чем можешь! Вы не хотите свекольника? Он стоит уже два дня и от этого стал еще вкуснее. Рита готовит его чудесно, кладет массу огурцов, лука и травки. Добавляет сметаны! Уверен, что вы давно не пробовали такой вкуснятины! – сказал он это подкупающе.
Вот оно как случается в жизни: Бритая Голова, слуга царю, отец солдатам, товарищ по оружию, ничего не вызывал у меня, кроме неприязни и страха, а этого сурка, заложившего не одну резидентуру и достойного вышки, этого негодяя, заманившего меня в сети, хотелось дружески потрепать по плечу. Почему он сбежал? Некорректно работал, запутался в сетях, расставленных контрразведкой? Или просто плюнул на все, пришел в полицию и сдался? Только не надо громких фраз о свободе и демократии, о попранных правах мекленбургского человека – все это так, но не причина для предательства родины. Неужели его потянули заваленные снедью, фраками и мокасинами витрины? Мой друг Аркадий, дорогой Юджин, прошу тебя, не говори красиво и не вздумай уверять меня в том, что мы все жертвы нашего несчастного строя, и поэтому ты логически пришел к заключению… все равно не поверю ни единому слову! Не изображай жертву, Юджин!
А он и не изображал и совсем отвлекся от нашего разговора (представляю, как ему хотелось узнать о цели моего прихода!), впрочем, при Бригитте возобновлять его было сложно.
– Рита, а где у тебя селедочка в банке? [39] Она стояла в холодильнике, я сам видел. Селедочка, между прочим, наша! – Как будто два старых друга заскочили на огонек к подруге дней своих суровых, старушке дряхлой лет тридцати, и разводят шуры-муры, треплются от нечего делать.
– Ешьте свекольник, ешьте на здоровье! – И я окунул ложку в малиновую массу, вполне достойную рекламы.
Пока я вычерпывал из тарелки дары земли, Юджин вертелся на стуле, что-то напевал под свой крючок и мотал наброшенной на колено ногой в остроносом ботинке – крике парижской моды прошлого века.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
– Как сложно мы живем, Алекс! – Он перескочил с тем прозаических на темы заоблачные. – Ведь при царе самый радикальный эмигрант отнюдь не становился оружием в руках разведки другой страны. Наоборот, и английские, и французские службы помогали преследовать революционеров…
– Вы считаете себя революционером? – Я наконец вылез из тарелки со свекольником. Ничего себе революционер! Все-таки каждый в своем глазу и бревна не видит, воображает о себе черт знает что, так и я, наверное, кажусь самому себе национальным героем, а на самом деле мало чем отличаюсь от кривоногого филера или громилы-рецидивиста.