Читать интересную книгу Вне закона - Дональд Уэйстлейк

— Она может укрыться на десятках островов!

— Я сумею постоять за себя.

— Ну как же! — воскликнула Эйхо.

— Не пугайтесь. Просто возвращайтесь в Нью-Йорк. Даже если есть мизерная возможность того, что Тайя останется на свободе достаточно долго, чтобы успеть вернуться на Кинкерн… что ж, за Тайю и теперь, как и прежде, ответственность нести мне.

Эйхо замерла, завороженно глядя перед собой, с трудом перевела дыхание. Ее встревожило что-то зловещее, что таилось за его словами.

— Почему вы так говорите? Не вы сделали ее такой, какая она сейчас. Это случилось, должно быть, задолго до того, как вы повстречали ее… где?

— В Будапеште.

— И чем она занималась? Туристов охмуряла?

— Когда я впервые увидел Тайю, — заговорил он словно через силу, — она рисовала мелом на каменной мостовой у ворот старого города. За гроши, которые бросали ей сердобольные прохожие. — Рэнсом медленно поднял голову. — Тогда я не знал, сколько ей лет, — я и сейчас понятия не имею о ее возрасте. Я уже говорил вам, какие ужасы ей пришлось пережить. Тогда она ходила босая, волосы всклокочены, одета в рванье. — Он едва заметно улыбнулся Эйхо. — Мне бы мимо пройти. Только я был поражен ее талантом. Она рисовала замечательные, страдающие, религиозные лики. Они жаром горели, страстотерпцы мученичества. Все лики всякий раз смывало дождем или они стирались под равнодушными подошвами. Только каждый день она рисовала их снова. Колени и локти у нее были сбиты. Часами, почти не отрываясь, корпела она над своей работой. И все же знала — я рядом. И через некоторое время уже высматривала меня, ждала одобрения. Однажды ближе к вечеру, когда не было дождя, я… пошел за ней. Уже тогда чувствовал в ней опасность. Только я никогда не искал податливых связей. Кажется, я все время стремился к жертвенности.

Улыбка Рэнсома приоткрывала кривоватые зубы, которые несовершенством своим восхищали Эйхо.

— Насколько опасна она была в то время, стало делом несущественным. Понимаете, Мэри Кэтрин, мы все можем быть опасны, в зависимости от того, как поведут себя с нами.

— Неужто секс был так приятен?

— Порой секс вовсе не необходимость, все зависит от одержимости человека.

Эйхо, рассвирепев, разразилась слезами и отвернулась к окну, вглядываясь в горизонт за темнеющим морем.

Прошло минуты две, прежде чем Рэнсом заговорил:

— Мэри Кэтрин…

— Вы же знаете, что я не еду! Я не дам вам бросить живопись из-за того, что натворила Тайя! Вам не услать меня отсюда, Джон, я нужна вам!

— Вернуть меня к живописи не в вашей власти.

— Да неужели? — Эйхо утерла нос рукавом рыбацкого свитера. Уже немало лет, как она не позволяла себе такого. Потом стянула с себя свитер, тряхнула головой, рассыпая свои пышные волосы. Рэнсом осторожно улыбался, когда она опять посмотрела на него.

— Мы еще не завершили начатое, — напомнила Эйхо. Она подвинулась ближе к нему, так чтобы он смог лучше разглядеть свирепость ее глаз, яркое пламя одержимости. Махнула рукой в сторону своего портрета. — Взгляни, Джон. И еще раз взгляни! Я не просто какое-то там лицо в толпе на тротуаре. Я фигура, я тема, я значу!

Схватив, она поцеловала его, зная, что боль в ушибленной голове не доставит ему особой радости. Только, целуя, не о радости она думала.

— Поладили? — спокойно произнесла Эйхо, отступила на шаг и обхватила руками талию.

Ученик. Учитель. Кто был кем — еще предстояло выяснить. Наверное, смятение и отчаяние, вызванные обретенной связью, теперь насыщали воздух, которым они дышали, могуществом клятвы на крови.

— Ах, Мэри Кэтрин…

— Я спросила вас, мы поладили? Это наша отправная точка? Куда? Когда? Что нам теперь делать, Джон?

Он вздохнул, слегка кивнув. Даже от этого стало больно. Рэнсом слегка тронул шишку на голове.

— Вы непокорный чудный ребенок. Ваше сердце… оно так отличается от моего… Вот что делает вас такой ценной для меня, Мэри Кэтрин. — Рэнсом рассудительно коснулся ее плеча, дважды похлопал по нему.

Прикосновение ей понравилось, слова же она пропустила мимо ушей.

— Давайте я соберу остальные кисти…

Когда молчание грозило превратиться в вечность, Рэнсом заговорил:

— Работа всегда была для меня спасением. Хотел бы я знать, не потому ли ваш Бог и послал мне вас?

— Мы это выясним, — отозвалась Эйхо.

Питер слышал, как один из следователей спросил:

— Насколько близко она добралась до печени?

Женщина, по-видимому, врач приемного отделения, которая накладывала швы, ответила:

— Достаточно близко, чтобы измерить.

Другой следователь, говоривший в нос, как южанин, заметил:

— Ирландцу повезло. Можно с ним теперь переговорить?

— Он не спит.

Полицейские вошли к Питеру в палату. У того, что постарше, видно, уже на пороге пенсии, выпирало брюшко, а нос торчал крючком, как у мраморной статуи древнего римлянина. У молодого, но не такого уж и молодого (лет сорока, прикинул Питер) рыжие волосы весело торчали в беспорядке. Был он симпатичен в своей суровости, что, наверное, притягивало к нему женщин, находивших в этом какое-то виноватое удовольствие. Цинизм прописался у него на лице вроде рубцов от застарелых прыщей.

Он улыбнулся Питеру:

— Как дела, счастливчик?

— В порядке, думаю.

— Фрэнк Тиллери, полиция Кембриджа. А это мой отец-командир Сал Транка.

— Привет.

— Привет.

Показное дружелюбие на Питера впечатления не произвело. Полицейским не понравилось то, что они увидели в квартире архитектора, не понравилось и то, что успели выслушать от Силки. Питер им тоже не понравился.

— Злодейку еще не нашли? — перехватил он инициативу.

Ответил Сал:

— Пока не объявилась. Нож нашли в банке с краской. Семь дюймов, тонкий, такие в старину стилетами называли.

Тиллери оперся о стену и ухмыльнулся, словно лимон жевал:

— Пит, ты не мог бы рассказать нам, чего ради гонялся по нашему городу за маньячкой-убийцей, не уведомив о том нас хотя бы из вежливости?

— Я не при делах. Я… Силки Маккензи разыскивал. Пришел как раз, когда каша заварилась.

— А что тебе от Маккензи надо было? Я повторяю: что-то тут меня не очень убеждает.

— Познакомились с ней… в Нью-Йорке. — Ребра у Питера были перетянуты, дышалось трудно. — Как я вам еще там говорил, выдалось немного свободного времени — дай, думаю, повидаю.

— Она явно с другим парнем сошлась, хозяином квартиры, — заметил Сал. — Билет у тебя в кармане пальто поведал нам, что прилетел ты из Хьюстона вчера утром.

Питер отбивался:

— Так друзья же повсюду. Я в отпуске, вот и слоняюсь.

— Чертовски занятно, — гнул свое Тиллери. — Собираешься отдохнуть, с кошечкой симпатичной оттянуться, и вдруг бац — и ты в городской больнице при восьмидесяти четырех швах.

— Она этой штукой… как вы ее обозвали… стилет?.. и вправду мастерски работала.

— Вот что, Пит, — встрял Сал. — Хочешь сейчас заявление сделать или мы попозже зайдем, когда выспишься? Из вежливости к собрату по щиту. У которого, похоже, чертовски хорошие связи там, откуда он прибыл. — Сал огляделся, словно место искал, куда сплюнуть.

— Я к вам приду. Как Силки?

— Пластический хирург уже хлопочет над ней. Останется небольшой шрам, с которым они легко разделаются.

— Она говорит, что знала злодейку?

Тиллери с Транкой обменялись желчными взглядами.

— Примерно как и ты, — наконец ответил Сал.

— Ладно, темни сколько влезет, — хмыкнул Тиллери. Он уже выходил из палаты, но вдруг остановился, будто решился на что-то. Обернулся к Питеру, цинично ухмыляясь: — Пит, ты давно золотой получил?

— Девять месяцев.

— Ну, поздравляем! Вот Сал, так он на службе уже двадцать один год. А я — одиннадцать.

— И что? — Питер прикрыл глаза.

— Фрэнк к тому клонит, — строго выговорил Сал, — что мы горшок дерьма нюхом чуем, когда он у нас под носом.

14

Эйхо одевалась в изолированной комнатке в мастерской Джона Рэнсома, когда услышала, как дверь закрылась и как художник запер ее на ключ.

— Джон!

Дверь была из толстого закаленного стекла. Рэнсом утомленно оглянулся на нее, прижимающую свитер к обнаженной груди, а Эйхо дергала ручку двери, не веря тому, что оказалась взаперти.

— Я прошу прощения, — сказал он. Толщина двери скрадывала звук его голоса. — Когда с этим будет покончено… если сегодня вечером будет покончено… я вернусь за вами.

— Нет! Сейчас же выпустите меня!

Он покачал головой, потом зашагал по грохочущим ступенькам железной лестницы, как человек на грани нервного срыва. А Эйхо сражалась с дверью, упрямо не желая верить, что ей сидеть под замком, пока Рэнсом не передумает.

Она бросила взгляд на начатый им эскиз обнаженной натуры, пока еще свободный набросок, но несомненно — Эйхо. А потом, вопя что было сил, показала, сколько ругательств подобрала на улице за все эти годы.