— Моментальная фотография! — громко объявляет Калмыков. — Прошу быть спокойными и делать веселые лица. А главное — не обижаться. Карикатуры рисуют и на королей… Итак, приступаю.
Калмыков проводит угольком несколько линий, а затем встает, снимает лист, прячет нарисованное и обращается к собравшимся:
— Сейчас вы увидите нашу прекрасную женщину-врача, всеми нами уважаемую Берту Наумовну Брейтман. Музыка, марш!..
Я запускаю два пальца в рот и насвистываю «болгарский гимн» с таким увлечением, что многие затыкают уши. Калмыков высоко поднимает набросок. Публика сначала сдержанно, чуть слышно роняет смешки, а потом не выдерживает и разражается многоголосым хохотом.
Даже сама Брейтман прыскает, взглянув на свое изображение.
Меня удивляет быстрота, с какой сделан рисунок, и поразительное сходство с оригиналом, несмотря на смешные, уродливые и ломаные линии.
После первой карикатуры следуют другие. Сережа меня совершенно затмевает. Но самое интересное он показывает последним номером.
— Прошу сейчас быть особенно внимательными, — обращается Калмыков к публике. И вслед за этим поднимает только что набросанный рисунок, изображающий императора Александра третьего, снимающего с эмира бухарского штаны.
Этот рисунок встречается сдержанным и немного робким смешком.
Но когда Калмыков показывает второй рисунок, изображающий бухарский народ совершенно голым, подносящим своему повелителю новые штаны, в зале раздается дружный хохот.
Этим заканчивается вечер, и гости садятся за стол.
Сегодня — Новый год. Контора закрыта, но воспользоваться днем отдыха нет никакой возможности: на дворе бушует ненастье. С невидимого неба падает холодная и колючая смесь снега с дождем.
Дверь в моей сакле закрыта, и два стеклянных квадратика наверху матовыми пятнами вырисовываются на темном фоне двери; в моей комнате до того темно, что с утра приходится зажигать свечу.
Все участники вчерашнего пиршества прячутся в своих конурах и не подают признаков жизни.
Один только раз ко мне стучится Анна Михайловна, просовывает в полуоткрытую дверь миску с пельменями и быстро скрывается.
Буря усиливается. Порывы ветра с такой силой бьются о дверь, что приходится накинуть крючок. Все, чем можно накрыться, тащу к тахте. Даже срываю со стола скатерть, данную мне на время Егоровой. Закутываюсь и стараюсь согреться.
Долго лежу неподвижным комочком, укрывшись с головой, и обогреваю себя собственным дыханием.
Становится покойнее. Перестаю дрожать и ляскать зубами.
Медленно тянется время. Хочется есть. Высовываю из тряпья руку, нахожу миску с пельменями и этим питаюсь.
Теряю понятие о времени. Не знаю, что сейчас: день, утро или ночь. Является желание встать, выйти из сакли и постучаться к Калмыкову; но там, за моей стеной, страшными голосами кричит ненастье, и у меня не хватает решимости.
Лежу, прислушиваюсь к воплям бури и постепенно, убаюканный завыванием ветра, засыпаю.
Кто-то стучится в дверь. Прислушиваюсь. Нет, это не ветер.
Ко мне стучится человек.
Торопливо встаю. В сакле светло. Не слышно метели.
Открываю дверь. Входит Анна Михайловна.
— Вы что это так заспались? Контора уже открыта… И знаете, что случилось?.. Наш Сережа пропал…
— Как пропал? — вырывается у меня, и только сейчас замечаю испуг на лице и в голубых глазах Анны Михайловны.
Узнаю от Егоровой, что Калмыков вчера, подобно всем, спал до полудня, а потом зашел к Егоровым, пообедал, ушел к себе, и с тех пор его не стало.
— Мы с мужем раз десять входили к нему. В комнате полный порядок, а его нет. И сейчас его нет. Сам Девятов встревожен, справки наводит. И все безрезультатно… И знаете, что я вам еще скажу…
Анна Михайловна близко наклоняется ко мне и шопотом добавляет:
— Сережа арестован…
Мне становится жутко.
— Кто вам сказал?
— Никто не сказал, а наш сарайман видел сегодня на рассвете Сережу вместе с Каровым. Они ехали верхом по направлению к станции.
— Каров?.. Разве… При чем тут Каров?.. — бормочу я, окончательно сбитый с толку.
И в то же время в моем воображении выступает образ молодого казачьего офицера с удивительно тонким лицом и по-детски смотрящими глазами. Острый подбородок, тонкие губы и узенькие черные бачки вдоль ушей говорят о барском происхождении Карова.
— Вы конечно догадываетесь о причине?.. — чуть слышно спрашивает Анна Михайловна.
Я утвердительно киваю головой.
Исчезновение Калмыкова выбивает всех нас из колеи.
Говорим только о Калмыкове и ждем его возвращения.
Девятов приезжает из Самарканда, куда он ездил хлопотать за Сережу. При первом взгляде на хозяина убеждаемся, что хлопоты безрезультатны.
Мы уже знаем все подробности. Карову удается обманным образом завлечь Калмыкова на станцию Новая Бухарка, где он обещает снабдить Сережу, этого страстного охотника, порохом и дробью. Но там Калмыкова встречают жандармы… Остальное все понятно.
Мы возмущаемся, тихонько вполголоса протестуем и даже чуть-чуть кому-то угрожаем.
А Калмыкова нет. Нет самого живого, самого сильного и самого энергичного работника…
Плетутся дни за днями — без радостей, без подъема, без надежд.
Скоро оголенная земля покроется зеленью, станет ласковым голубое небо, заиграет солнце… Но что мне до того?..
Меня угнетает тоска, и во мне уже пробуждаются бродяжьи инстинкты.
Уйду отсюда. Уйду из этой страны рабов, где так дешева баранина и где еще дешевле человеческая жизнь.
20. Холера
Ранней весной, когда с белых вершин самаркандских гор скатываются водопады, когда в Голодной степи золотые зори будят черепах и когда верблюды, упоенные любовью, теряют покорность, — из далекой Индии приползает холера.
Злая и быстрая, она мчится по Средней Азии, источает яд и гасит жизнь. И тысячи людей заболевают тяжким недугом, теряют сознание, корчатся, извиваются и умирают мучительной смертью.
Умирают старики и юноши, женщины и дети, умирают в саклях и на улицах, в мечетях и в караван-сараях, в садах, в банях и на плоских крышах.
Черная смерть срывает всадников с коней и ослов, убивает работников на полях и не щадит купцов, ханов, министров.
На узеньких немощеных улицах древней Бухары валяются в пыли неубранные трупы людей и уныло бродят ослы, потерявшие хозяев.
Рабы эмира умирают без статистики, без врачей, умирают густо, без счета, без жалоб, без протеста…
Начинается бегство «неверных». Ежедневно из Самарканда, Чарджуя, Асхабада, Мерва отходят по Военной Закаспийской дороге поезда, наполненные инженерами, попами, агентами, актерами, генералами и коммивояжерами. Эти люди бережно в утробах своих перевозят заразу из ханства бухарского в Российскую империю.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});