Картину, нарисованную Людмилой Пекорской, подтверждает и дополняет другой житель Жлобина Петр Николаевич Гарташкин.
- В вагоне мы задыхались от недостатка воздуха, - говорит он. Выходить нас не пускали, и воздух еще более отравлялся. Когда нас начали выгружать, то люди, умирая от жажды, кинулись искать воду. Немцы пускали в ход автоматы, расстреливали тех, кто на несколько шагов отделялся от колонны. За глоток воды люди отдавали все, что было самого ценного у них: кольца, деньги, часы. Умирающие от мук жажды люди руками раскапывали землю и высасывали из глины влагу. 56 лет я живу на свете, но о таких ужасах, что принесли нам немцы, не приходилось и слышать. Будь они прокляты, лютые немецкие гады! Я бы их всех своими руками передавил.
Все эти рассказы и показания целого ряда других лиц свидетельствуют об одном: злодеяния немецких извергов совершались по одному и тому же плану, исходящему от фашистских главарей. План этот - преднамеренное истребление белорусского народа, всей душой ненавидящего Гитлера...
Все многотысячное население лагеря - люди нетрудоспособные. Молодых и сильных немцы угнали на каторгу, и судьба их неизвестна...
Фашизм и злодеяние - неотделимые понятия. С тех пор как фашистская Германия занесла над миром кровавый топор войны, не перестает литься невинная кровь. Велико страдание народов, подвергшихся нападению разнузданных гитлеровских орд. Немцы дошли до последней черты чудовищного злодеяния. Они чувствуют приближение позорного своего конца, и в последние дни своего издыхания они особенно зверствуют. Вот почему свободолюбивые народы должны как можно скорее нанести последний удар в сердце фашистского зверя.
19 апреля 1944 года
Андрей Платонов
Сын народа
Генерал, бывший прежде начальником подполковника Простых, может быть, лучше других знал своего офицера. Он сказал о нем: "Это вдохновенный человек, как бывают вдохновенные музыканты и поэты: бой для него есть творчество и творение его - победа; но он допускает иногда излишний риск и расширяет, так сказать, толкование Устава, а когда укоряешь его, то он отвечает, что в нашем Уставе крупнее всего написано одно слово - "победа", а все остальные слова написаны более мелким шрифтом, - вот какой был у меня Иван Иннокентьевич, но он хорошо дерется, шут его возьми, прямо одно наслаждение, выругаешь его, а простишь: как будто иногда и неправильно бывает, а все верно - фашисты от него умирают или бегут!"
Я поехал в полк Ивана Простых. Подполковник жил в избушке на краю деревни у многодетной вдовы. У подполковника была та обычная, и все же редкая, наружность, которая напоминает вам, что вы где-то уже видели это лицо и вам чем-то близок и дорог этот человек, хотя ничего вспомнить о нем невозможно. Может быть, вы никогда и не встречали его и не могли его знать, и лишь тайное родственное влечение вашей души к незнакомцу и ваше чувство симпатии к нему рисует на чужом лице знакомые черты... Подполковник на вид был человеком лет сорока, немного сумрачным, с темно-карими утонувшими подо лбом глазами, выражение которых не менялось от его настроения.
Познакомившись, я спросил у него, виделись ли мы когда-нибудь раньше. Он проницательно поглядел на меня и ответил, что - нет, он меня не помнит; правда, был у него один лейтенант, похожий на меня, но тот убит еще под Кромами...
Моя дальнейшая жизнь в полку и знакомство с его командиром все более увеличивали мой интерес к этому офицеру. Есть люди, характер которых возможно приблизительно определить, и образ их делается сразу ясен. Но есть люди иные: вы уже знаете о таком человеке многое, однако они похожи на земное пространство - дойдя до одного горизонта, вы за ним видите следующий, еще более удаленный, и должны идти снова вперед... Такой человек в своем духовном образе подобен бесконечному русскому полю, и это свойство его означает, что вы встретились с развивающимся деятельным человеческим существом, беспрерывно рождающим себя заново в новом опыте жизни.
Гвардейский полк Ивана Иннокентьевича Простых квартировал в двух смежных деревнях, где много было разрушенных пустых жилищ. Командир установил обычай в полку, чтобы его люди всегда жили не в общих избах, совместно с населением, а отдельно. В нежилых или осиротевших местах это было просто: строились землянки и блиндажи и ставились палатки, а в населенных пунктах дело было труднее. В тех деревнях, где полк квартировал сейчас, Простых приказал красноармейцам отремонтировать или привести в годное для жилья состояние поврежденные избы и затем поселил в них своих бойцов. Однако на таких тыловых постоях подполковник совсем не желал, чтобы его солдаты жили с населением вовсе розно или чуждо. Он только хотел, чтобы его люди жили постоянно своим войсковым домом и чтобы их человеческое чувство удовлетворялось в задушевном боевом товариществе, в учении и службе, - в службе, усвоенной как страстный долг.
С населением солдаты Ивана Простых имели близость жизненного и серьезного значения. Сейчас, когда была пора весны, красноармейцы в свободное время копали в помощь хозяйкам огороды, ровняли навоз на грядках, чинили сельский инвентарь и убирали с проездов мусор от немецкого нашествия и мертвые остатки войны - колючую проволоку, снаряды и погоревшие машины, а девушки-санитарки брали в избы малых крестьянских детей, чтобы их матери спокойно работали в колхозном поле. Это вновь и вновь приучало людей, и красноармейцев и местных жителей, к простым житейским отношениям, к сознанию того, что все они -один народ и дело их родственно. Когда полк Ивана Простых пойдет вперед, позади себя он оставит устроенные жилища, возделанную землю и доброе чувство в крестьянских сердцах.
Я спросил однажды у командира, не устают ли его люди от таких сельских работ, ведь у них есть свои прямые обязанности, требующие всех сил.
- Что ж такое, что они устают* - сказал Простых. -Солдат с усталостью не считается. Да и потом у меня своя есть главная забота! - резко добавил он. - Своя забота! Я здесь не блаженных телят воспитываю, а людей подвига, людей, творящих смерть врагу! А здесь народ два с лишним года был зачумлен немцами, пусть теперь он вспомнит своих людей и полюбит их еще больше, чем любил прежде...
Подполковник обычно весь день проводил в поле на строевых занятиях и учебных стрельбах. От каждого бойца он требовал такой отработки своего оружия - пулемета, миномета, винтовки, автомата и штыка, - чтобы человек владел им, не напрягая сознания. "В бою действуйте своим оружием, как сердцем, без натуги, привычно и свободно, -говорит Простых своим солдатам, - а сознание держите незанятым, чтобы следить за неприятелем, понимать его действия и делать ему смерть. Если же кого жмет оружие, как непригнанный сапог, кто чувствует на себе автомат, как постороннее тело, тот еще не воин".
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});