Читать интересную книгу Грезы президента. Из личных дневников академика С. И. Вавилова - Андрей Васильевич Андреев

class="p1">Попытки как-то встроить в материалистическую систему мира душу, обладающую сознанием и свободой творческой воли, предпринимались философами на протяжении тысячелетий и до сих пор вызывают жаркие споры (одно из названий для этих споров – «проблема психофизического параллелизма»). Вавилов-философ тоже пытался разгадать загадку воздействия духа на материю – как-то по-новому, по-своему. «Очевидность сознания и его безусловная действенность (не только психо-физический параллелизм)» (1 января 1948) – в основе возводимых Вавиловым рациональных конструкций. Поиску места в мире для деятельной души посвящена вся панпсихистская ветвь философии Вавилова, приводящая его в итоге к нелепым мыслящим атомам[534]. Как ученый-физик, но при этом верящий в присутствие души в мире, он искал источник свободы воли в физических нововведениях своей эпохи, ставя сознание с ними в один ряд: «…все эти чудеса – Ungenauigkeitsrelation[535], элементарная статистика, сознание» (15 января 1950). Сознание «есть новый фактор воздействия в природе, в естествознании до сих пор не учитывавшийся» (7 мая 1950). «…сознание физически действующий агент» (НЗ, 18 декабря 1950). Выдуманный в дидактических целях сознательный демон Максвелла не давал Вавилову покоя именно тем, что похож на живое вещество своей способностью нарушать физический закон (возрастания энтропии). Интерес Вавилова к Ungenauigkeitsrelation также естественен – квантовая механика с самого начала охотно предоставляла философам лазейки для встраивания творческой души в материальный мир. До сих пор это довольно распространенное занятие: например, в статье «Концепция сознания в контексте квантовой механики» ([Менский, 2005], с. 432) всерьез рассматривается предположение о том, что «…сознание может влиять на вероятности наблюдения этим сознанием различных альтернатив» и следующие из этого предположения выводы для понимания чуда: «…доказательства того, что это на самом деле „рукотворные чудеса“, а не случайное везение, никогда не будут абсолютными ‹…› „неверующий“ предпочтет оказаться в таком [Эвереттовском] мире, в котором „чуда“ не произойдет. Поэтому для скептика вероятность, что он своими глазами увидит осуществление маловероятного события, остается малой».

Если подобного рода суждения о чудесах возникают даже в рамках рационального, околонаучного философствования, то в других типах мировоззрений творческие способности души трактуются еще более широко. «Обычный» способ «влияния психического на физическое», принимаемый безрадостным материализмом, – далеко не единственный. Многие искренне верят в действенность молитв и заклинаний (например, окропляют святой водой ракеты перед запуском). Вавиловское выскальзывание за рамки рационального мышления вполне допускало возможность и такого влияния души на мир – к загадке творческого сознания он подступался не только как физик, но также и как бывший мистик.

На словах профессор-ударник Вавилов «мистику» вроде бы не любил. В философских статьях он особо упоминал мистицизм как опасность, грозящую ученым, запутавшимся в квантовой механике и теории относительности, критиковал «идеалистический и мистический туман над современной физикой» ([Вавилов, 1944], с. 130). В дневнике тоже есть уничижительное высказывание о мистике: 30 марта 1942 г., удивляясь своему сохранившемуся с детства увлечению Гофманом, Фаустом и алхимией, Вавилов строго уточняет, что нет-нет, «совсем это не „мистика“ с гнилью ее и гадостью».

Но в молодости отношение Вавилова к мистике было более сложным. Его решимость стать ученым возникла именно как результат борьбы с собственным мистицизмом. «До 10 лет, до поступления в школу я был ребенком, ребенком трусливым, одиноким, мистиком, мечтавшим, мечтавшим и мечтавшим до 15 лет, я был учеником и опять мистиком, мечтавшим об алхимии, чудесах, колдунах, любившим играть в магию, много и без толку читавшим и глубоко верующим ‹…› От мистицизма, заполненного жизнью, через псевдонауку, миросозерцательство я поднимаюсь к чистой абстрактной науке» (13 марта 1910). При этом риск рухнуть обратно сохранялся и признавался: «Куда меня кинут думы о войне, в глубины мистицизма, отчаяние скептицизма или тупое спокойствие?» (1 августа 1914).

Уже став ученым, молодой Вавилов участвовал в вызывании духов. «В сочельник Чебышев и Бартенев занимались спиритизмом. ‹…› Хорошо хоть был этот клочок мистического тумана, а то что-то грустно» (16 декабря 1914). Потом, правда, испытывал неловкость от этого: «Когда у нас поднимался треногий стол на две ножки, думал о связи всего этого столоверчения и столоподнимания с gravitation’s problem[536]. В самом деле, „духи“, поднимая столы, преодолевают силу тяжести. Вот, право, уж не тут ли искомая зацепка, не в спиритических ли экспериментах. Перед самим собою извиняюсь за эту чепуху» (4 января 1915).

Не всегда мистицизм описывался и как что-то совсем уж нехорошее. «Наше православие целиком – мистично, католицизм мистично-сентиментален, ну а лютеранство – просто какая-то пропись моралей. Ей Богу, немцы, мне вас было жалко, вы ведь – голые, ведь почти обезьяны, совсем нет мистического тумана, который окружает меня и всех нас» (22 февраля 1915). В очередной раз ловя и анализируя свой удивленно-философский взгляд на мир, 24-летний Вавилов признает: «В жизни я всегда был тем же, т. е. в конце концов – мистиком malgre moi[537], послушным внутренним, странным, инстинктивным порывам. Мир научил только скрываться, прятать ото всех самого себя и внешне приспособляться, чтобы не походить на выходца von Jenseits[538]» (3 января 1916). Весь период своей жизни с 1914 по 1941 г. (предшествующий «безрадостному материализму») Вавилов позже определит как «мистический агностицизм» (31 июля 1947).

То есть Вавилов, резко высказываясь о мистике, как минимум хорошо понимал, о чем говорит.

Смесь мистики и физики, по сути, – магия.

Есть многочисленные свидетельства того, что магическая сторона мира была важна для Вавилова. Как и в случаях с материализмом и сознанием, отношение Вавилова к такого рода вещам проясняется не только по его высказываниям (противоречивым), но и по некоторым особенностям поведения (в духе «практического иррационализма»), по его необычным интересам, по его отношению к чудесам, совпадениям и прочей чертовщине. Некоторые его поступки, привычки, увлечения говорят об особом отношении Вавилова к «прикладному мистицизму» даже больше, чем прямо зафиксированный в дневниковых философствованиях острый интерес к творческому «Я» в сочетании с общим антиматериалистическим настроением.

«Чудо» присутствовало в активном философском словаре Вавилова и в молодости – «…чудо стали доказывать (!!!), ну не абсурд ли это, не глупость» (9 января 1909), «…беспорядок – беззаконие, красивей выражаясь, – чудо» (5 января 1911)[539] – и в зрелые годы. В книге о Ньютоне Вавилов цитирует его слова о чудесах: «Чудеса называются так не потому, что они творятся богом, но потому, что они случаются редко и поэтому удивительны. Если бы они происходили постоянно по определенным законам природы вещей, то они перестали бы казаться удивительными и чудесными и могли бы рассматриваться в философии как часть явлений природы…» ([Вавилов, 1943]), с. 196–197).

Главная книга С. И. Вавилова по истории науки – биография «Исаак Ньютон» [Вавилов, 1943] – посвящена самому известному алхимику из физиков. Странностям Ньютона