казалось, что мы шли не так быстро, особенно в начале пути. Но «Аргос» есть «Аргос», и ему с его космических высот виднее, кто и сколько прошагал по этой бренной земле. Надо сказать, что если обозначенная предводителем цифра произвела впечатление даже на нас, непосредственных участников событий, то пресса вообще была в полном восторге. Уилл коротко прошелся по нам, описав роль и значение каждого в этой экспедиции. Его сообщение о русском, который принимал по утрам снежные ванны, вызвало несколько возмущенных восклицаний со стороны сердобольного крыла представителей прессы, адресованных, естественно, Уиллу, как не обеспечившему нормальных условий проживания рядовым участникам экспедиции. Главная тема вопросов на излюбленную тему нашего спонсора (зря что ли старались?) – об одежде и снаряжении. Уилл и Этьенн проявили себя в полном блеске – не даром накануне в баре они разрабатывали тактику своих ответов на подобные вопросы. Много вопросов о главных героях – собаках. Здесь к Уиллу подключились Джеф и Кейзо. Несмотря на присутствие рядом переводчика, я пока молчал – мой черед еще не настал. И вдруг я услышал вопрос: «Ваша экспедиция при всех ее трудностях длилась два месяца, но ведь вам предстоит Трансантарктика, которая займет не менее полугода. Не боитесь ли вы за это время заскучать и даже вообще одичать вдали от цивилизации?» Я взял микрофон и на чистом русском языке объяснил товарищу, что заскучать мы не боимся, во-первых, потому что за два месяца не успели еще друг другу надоесть, а во-вторых – потому что состав экспедиции был специально подобран таким образом, что дни рождения ее участников равномерно распределились по всему предполагаемому времени ее маршрута: Уилл – в августе, я – в сентябре, Сэм (вожак стигеровской упряжки) – в октябре, Кейзо – в ноябре, Этьенн – в декабре, Чубаки – в январе и, наконец, Джеф – в феврале, когда мы предполагали завершить маршрут. Поскольку дни рождения – прекрасный повод собраться вместе и расслабиться, то мы, естественно, скучать не будем! После такого ответа часть журналистов поняла, что я умею не только обтираться снегом по утрам, но и говорить, а потому следующий вопрос, явно в расчете на точное попадание, был адресован непосредственно мне: «Виктор, при какой температуре замерзает водка?» На меня в то утро явно сошло вдохновение! Посмотрев на представителя «Dupont» Джека Блюмефельда, сидевшего прямо напротив меня, я после некоторой паузы четко и внятно сказал: «Если вы все, уважаемые господа, оказавшись в суровых условиях полярной экспедиции, будете хранить водку в спальном мешке от компании «Dupont», то у вас никогда не будет проблем, связанных с ее замерзанием!» Эффект был потрясающим. Мне показалось, что Джек, до сего момента как будто не жаловавший меня своим вниманием, стал смотреть на меня почти влюбленными глазами. Весьма довольный предводитель втихаря похлопал меня по плечу. И вот тут один из корреспондентов – представитель дружественной Японии задал вопрос, который, очевидно, давно вертелся у него на языке: «Г-н Боярский, если Вы не можете говорить по-английски без переводчика, как же вы будете общаться с другими во время Трансантарктики?» Удар чуть-чуть, самую малость, но ниже пояса. Я, собравшись с силами, на чистейшем – в моем понимании – английском ответил: «I don’t see any problem here. I really need a translator only in case to answer to very important political questions like it was previous one about the freezing temperature of vodka!»[37] Смех и аплодисменты, как мне показалось, немного поколебали уверенность японского журналиста в завтрашнем дне. Отстав от меня, журналисты набросились на бедолагу Кейзо. Как большинство японцев, внешне Кейзо был достаточно неэмоционален, и поэтому производил впечатление человека, всегда погруженного в себя и даже немного грустного. И неудивительно, что адресованный ему вопрос так и звучал: «Г-н Фунатсу, не наскучила ли вам экспедиция?» Доверчивый и простодушный Кейзо, начисто забыв про спонсоров и натаскивание предводителя перед пресс-конференцией, чистосердечно признался, что в конце экспедиции заскучал. Однако, перехватив осуждающий взгляд предводителя, постарался исправиться: «В Антарктике, особенно перед Южным полюсом, будут горы, ледники и другие волнующие вещи, которых не было в Гренландии, поэтому я уверен, что скучать не придется! Однако после Южного полюса, – тут он сделал паузу и горестно вздохнул, – после Южного полюса, может быть, все будет точно, как в Гренландии». Воцарилось некоторое молчание. Надо было срочно спасать ситуацию. Вдруг меня осенило, и я, забыв про родной язык, довольно бессвязно подхватил повисшую в воздухе последнюю фразу нашего молодого японского отступника: «После Южного полюса, дорогой Кейзо, будет много русских научных станций и, можешь мне поверить, с людьми, которые там работают, скучать не придется, так что не волнуйся!» Замечание о русских научных станциях, где все с утра до вечера, как известно, едят блины с икрой, запивая это не успевающей замерзнуть, даже при отсутствии «Dupont», по причине быстрого потребления водкой, имело успех, и, как мне показалось, развеяло последние сомнения журналистов в том, что все мы затеяли безнадежное дело.
И то, что это сущая правда, всем нам предстояло еще доказать. До начала Трансантарктики оставалось немногим более года.
Эпилог
Еще без малого 10 дней я провел на гостеприимной земле Америки, согретой удивительно щедрым в тот год солнцем. По словам родителей предводителя Билла и Маргарет, встречавших нас в Миннеаполисе, дождя не было уже более 40 дней. Сочная зелень газона у дома Уилла скуксилась и пожухла, и даже уровень воды в Миссисипи упал более чем на метр. Стояла невыносимая жара, и мы смогли пережить все многочисленные пресс-конференции и публичные выступления только потому, что они, как правило, завершались утешительными набегами с нашими новыми и старыми друзьями на бары и рестораны, где можно было вдоволь и не торопясь попить холодного пива. Один из таких набегов в обществе Пэра, знатока ночной жизни Миннеаполиса – Сент-Пола, длился более суток, и мы с Кейзо получили серьезное предупреждение от предводителя за нарушение спортивного режима. Этьенн и Бернар улетели домой прямо из Нью-Йорка. Предводитель, попав в родные пенаты, жил какой-то своей таинственной и непредсказуемой жизнью. Единственным и в своем роде непоколебимым центром консолидации команды оставался Джеф, не поддавшийся никаким уговорам примкнуть или к нашему, или к уилловскому лагерю. Более того, он единственный из нас продолжал пробежки по утрам: очевидно, ему просто не хватило Гренландии. Наш, хотя и несколько сумбурный, но по большому счету все-таки безмятежный послеэкспедиционный отдых был неожиданно прерван событием, которое могло иметь очень серьезные последствия для