Потемкин уже отметил офицеров, да и сам Ушаков был награжден орденом «Георгия» второй степени, как писала Екатерина барону Гримму: «Это будет первый в чине генерал-майора, награжденный „Георгием“ второй степени», но под влиянием такой просьбы награждает всех нижних чинов денежной выплатой.
Ушаков не боялся обещать и поощрять, считая это частью умения командовать. Поэтому-то так много его приказов, где он благодарит, награждает за участие в победоносных сражениях, за дальние крейсеровские походы, за хорошую артиллерийскую стрельбу, за участие в экзерцициях, за чистоту и порядок. Щедр был на похвалу за исполненное хорошо дело адмирал:
«А как я во время боя, имея непреложное желание и надежду исправностью господ офицеров и служителей остаться победителями, в одобрение к вящему еще поощрению служителей – словами моими обещал он всевозможное старание в случае своевременной победы исходатайствовать награждение...» – писал он Войновичу после Фидониси и исходатайствовал и добивался всегда, не боялся и вдогонку послать, исправиться; как было после Керченского сражения, когда «по скорости переписки рапорта писарем был пропущен» в числе отмеченных за храбрость капитан 2-го ранга Обольянинов. Ушаков, рискуя навлечь гнев светлейшего, посылает рапорт, где «извиняясь в рассуждении экстренно скораго отправления сего рапорта в неосмотрительности рекомендовал Обольянинова как отличившегося искусством, храбростью и расторопностью». Тот был отмечен.
Потемкин приписал это «благоразумию» Ушакова и неустрашимой храбрости русских моряков и, зная, что Ушаков имеет свойство отмечать своих подчиненных, соглашается с ним и пишет: «поставляя за долг воздавать заслугам, не премину я охотно сего исполнить и в рассуждение всех тех, которые отличные подвиги будут вами засвидетельствованы».
И Ушаков, честно и справедливо свидетельствуя, отмечал храбрецов и добросовестных воинов.
Историк и бывший военный министр России Д. А. Милютин в книге «История войны 1799 года», писал, что за блеском побед Суворова забывают «значительные победы русского флота под предводительством адмирала Ушакова: даже известно немногим из соотечественников наших, что русские были в Неаполе и Риме». Русские моряки, писал он, сумели своим «обхождением и дисциплиною привлечь к себе сердца народа. Офицеры русского флота могут гордиться кампанией 1799 года не только на своей стихии, но и в действиях сухопутных, оказали они отличную храбрость, распорядительность и везде исполнили свой долг».
«Сам Ушаков приобрел себе прочную славу; во всех распоряжениях его видны благородные опытного моряка и чувства человека, истинно русского человека».
И еще, как гласит современная военная теория «такие элементы социально-психологической структуры личности, как традиции и обычаи, носящие устойчивый, глубоко укоренившийся характер, представляют собой внутренний второй слой духовного фактора, как отношение солдата к своей воинской функции» (Война и армия. М., 1977, с. 39).
Ушаков всячески поддерживал традиции и обычаи флота. И если у моряков было инстинктивное тяготение друг к другу, единение вокруг корабля, вокруг эскадры, флота, то великий русский адмирал включал это в факторы победы и развивал эти чувства. Недаром он всегда четко и в то же время широко, панорамно ставил задачи перед подчиненными командирами и даже пытался разъяснить перед моряками смысл задачи, дела, сражения, экспедиции, повышая их боеготовность. Действительно, одно дело уповать на исходящий сверху, от царя, а порой и от бога порядок. А другое – прочерчивать его контуры самому, вместе со своими командирами, с участием моряков.
Но не только приемами военно-морского искусства, своей революционной тактикой тех лет дорог нам, современным людям, Федор Федорович Ушаков. Давно ушли в прошлое кильватерные колонны, паруса, ядра, но в нашей памяти остались решимость и настойчивость, выдержка и стремительность, беззаветное служение Отечеству и полная самоотдача делу военного флота.
Даже если бы и владел он в то время современным арсеналом знаний, команд и приемов, этого было бы еще мало, чтобы остаться в памяти людей замечательным, видающимся человеком. Не отказом от кильватерной линии дорог он нам, а умением отказаться от шаблона, от застоявшегося на долгие годы приема и правила. Вот это замечательно! Это истинно современно и поучительно! А его мудрое человеческое, поистине отеческое отношение к моряку! Нам, воспитанным в условиях равенства, не кажется это из ряда вон выходящим, но ему, человеку, выросшему из недр феодального общества, где господствовало крепостное право, надо было переступить не только через сословные каноны, но и через чисто личные представления о порядке вещей в обществе. Возможно, Ушаков и не разделял теоретических воззрений французских энциклопедистов о свободе личности и равенстве, но на практике он революционизировал отношения между командиром и подчиненным, между капитаном и моряком. И именно это приносило ему победы.
Нет, не будем опрощать, время Ушаков не изменил, но внутри флотской структуры он создал качественно новые отношения, которые пунктиром шли через всю историю Российского флота: от Ушакова к Сенявину, от Сенявина к Лазареву, Корнилову, Нахимову, от них к Макарову, вспыхнули ярким пламенем в бескорыстных и человеколюбивых действиях лейтенанта Шмидта и стали прочной опорой для советского флота в годы Великой Отечественной войны.
Начало века — конец жизни
Неуютно было немолодому и уже отяжелевшему адмиралу в сановитом Петербурге. С болью смотрел он на новых хозяев флота, да не хозяев, а просто распорядителей и холодных вершителей его судеб. Он никак не мог понять, о чем думают новые правители российской державы, что хочет новый император? Почему столь велико их безразличие к самым важным интересам военно-морских сил, почему не видят они, как Петр I, во флоте – вторую и так необходимую государеву руку. Обидно, конечно, не получить причитающиеся награды и вознаграждения за громкие победы и неимоверные усилия в походах и сражениях, но еще обиднее чувствовать, как хиреет флот, как обрастает ракушками безразличия днище морского дела России. Он видел, как падало уважение к званию морского офицера. Публика под этим названием стала разуметь юношу и молодого человека, позабывшего благонравие, почтение к отеческим наставлениям и долгу, а то и просто гуляку, пьяницу и неуча.
Корабли гнили, вооружались плохо, флотоводцы не имели смелости духа требовать внимания к нелюбимому детищу императора. Звания на флоте все чаще давались не за длительность плавания, не за смелость и решительность, а по родству и за взятки. Современники не без ехидства заметили, что Россия содержит свой флот не для неприятелей, а для приятелей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});