Читать интересную книгу Энциклопедия русских суеверий - Марина Власова

Опойцев и после смерти мучит жажда (Тамб., Поволжье); опойца — причина засухи, самоубийц хоронят в топких местах, иначе не будет дождя (хоронят в овраге возле речки — Влад.).

Такие мертвецы становятся стихийными духами и могут распоряжаться стихиями (см. ВИХРЬ, ЛЕШИЙ, ЧЕРТ). Они попадают «в присягу» к лешему, черту: на месте захоронения удавленников и опойц видны какие-то горящие свечи и «лукавые духи», «ездящие на них как на рабах своих» (Тамб.) <Зеленин, 1916>; черти ездят на опойцах (Пенз., Костр.); на опойцах и удавленниках (Новг., Орл., Самар., Тульск.); леший едет на удавленнике (Самар.); ежели человек удавится или утопится, то на нем ездят по ночам «они» (то есть нечистые духи) (Сарат.).

Это общераспространенное поверье обнаруживается в основе многочисленных популярных в XIX―XX вв. сюжетов быличек и легенд. «Удавленники раньше ночью бегали по селу. Черти на них смолу, воду возили…» (Новг.). Здесь понятия о «езде» на умершем как о безраздельном им овладении и о наказании грешнику переплетаются с представлениями о перемещении стихийных сил и «сильных» покойников в обличье летящих коней, всадников («езда на мертвеце» нередко сопровождается сильным ветром, вихрем, свистом).

В народных поверьях, испытавших усиленное воздействие церковной проповеди, самоубийцы, опойцы — особо грешные люди, «отдавшие» себя нечистой силе или «взятые» ею. В XIX–XX вв. широко бытовали воззрения, согласно которым «удавленников толкает в петлю черт» (насильно). «Случается, что многим удается побороть желание черта, тогда в заранее приготовленной петле часто находится обрубок бревна, втолкнутый раздосадованным чертом. Душа удавленника принадлежит черту. Заполучив ее, последний устраивает пирушку при участии своей жертвы» (Забайк.). «На самоубийц народ смотрит с сожалением — „погубил свою душу не из чего“» (Новг.) <АМЭ>.

Смерть опойцы (пьяницы) также нередко приписывалась действию сил зла, овладевающих человеком и заводящих его в опасные места (см. ПЬЯНЫЙ БЕС).

В XIV―XVI вв. тела умерших подобной смертью не погребали наравне с прочими, а, в соответствии с церковными правилами, зарывали без отпевания (церковь демонстрировала свое отношение к смерти без покаяния и напутствия); до 1771 г. таких мертвецов хоронили в «убогих домах» <Гальковский, 1916>. По мнению Д. К. Зеленина, «русский народ избегал хоронить заложных покойников в земле», поскольку это «влекло неблагоприятные для произрастания хлебов климатические явления». Поэтому церковные власти отстаивали определенный (хотя и не по обычному обряду) порядок погребения умерших неестественной смертью (борясь с традицией хоронить (оставлять) их в местах гибели, бросать в топи и т. д.).

Однако и «официальный», некрестьянский взгляд на таких покойников соотносился каким-то образом с народными верованиями. Повсеместно, и не только в среде крестьян, считалось, что погребение «не по обычаю» (как и непогребение трупов заложных) может вызывать несчастья, стихийные бедствия. В XVII в. причиной небывало сильных холодов почли непогребенный труп Лжедмитрия. Ср. крестьянские поверья XIX―XX вв.: «Около Миколы (то есть накануне 22 мая. — М. В.) дуют вешние ветры — тела лежат поверх земли непохороненные, вот ветры и дуют» (Сиб.). «Если в мае наступают сильные холода, то или кто-либо утонул, или же развертывается дуб» (Боровск.).

В XIX―XX вв. погребение самоубийц, опойц, умерших без покаяния — результат компромисса между церковным каноном и желанием родственников схоронить покойного с возможным соблюдением хотя бы части необходимых обрядов: «Самоубийц раньше хоронили за кладбищем, теперь в ограде» (Сиб. и др.).

Добавим также, что церковь боролась и с давним, но устойчивым взглядом на неестественную, скоропостижную или насильственную смерть как наделяющую покойника особыми качествами, «избирающую» или «отдающую» во власть высших сил, существ (см. СМЕРТЬ).

Некоторые из скоропостижно скончавшихся и в поверьях XIX―XX вв. составляют отдельный разряд «счастливых» умерших: «Кого убило громом, тот попадает в царство небесное» (Костр.); смерть от грозы — счастливая, самая легкая (Твер. и др.). Ср. название грозы: «Божья милость», «Божье милосердие». Представления об «избирающем» или очищающем характере «смерти от грозы» (сохраняющиеся в XIX — начале XX в. у целого ряда народов <Зеленин, 1916>) переинтерпретированы христианством: убитый молнией праведен, потому что невинно пострадал из-за спрятавшегося за него (в него) беса, преследуемого молнией.

Многочисленны крестьянские рассказы, варьирующие тему внезапной кончины и грозы. В повествовании из Воронежской губернии охотник убивает беса, который прячется от молнии в воде. Ангел обещает ему за это исполнение любой просьбы. Охотник желает «получить Царствие Божие» и через два дня на третий «умирает с покаянием». В рассказе из Новгородской губернии крестьянин, мечтающий попасть в рай (вместе с родными), хочет, чтобы его «грозой убило», а жена «родами померла».

Отношение крестьян к убитым (особенно к невинно погубленным), пожалуй, наиболее сочувственно.

Убитые продолжают «жить» после смерти, нередко у места своей гибели. На Маланьином острове чудится загубленная разбойниками Маланья: «…беспокоен с тех пор (со времени убийства. — М. В.) тот остров, страшно на нем. Оно, конечно, трава шумит, волны плещут, а все кажется, будто кто-то ходит» (Карел.). Во время «нашествия татарского» пустынь (в юго-западной части Муромского уезда) «разорилась, уничтожилась», «монахов, находившихся здесь, всех перерезали. Жители боятся этого места, так как каждую неделю видят здесь, как выходят убитые монахи из своих могил и служат по себе панихиды. Кроме того, слышали здесь и благовест. Носились слухи, что это какие-то живые люди, заточенные в подземелье» (Влад.) <Добрынина, 1900>.

«Около свежих братских могил расстрелянных в 1919 г., близ разъезда Телищ, у станции Лютово и Нерехты на Егорьевой горе, также слышат стон, как малину собирают. Народная молва передает, что наснилось кому-то про расстрелянных, будто стоят все они вместе и на головах у них золотые венцы, под венцами крылышки и кровь сочится» (Костр.) <Смирнов, 1920>.

Характер «посмертного существования» убитых может быть в поверьях разным: от некоего «завороженного» вечнодлящегося бытия до блуждания около места своей гибели и передачи опасных свойств «несчастного мертвеца» земле и растительности. Когда в перелеске, где возом с сеном убило женщину, стало «манить» (раздавался голос: «Пустите душеньку на крест!»), то, чтобы уничтожить это место, крупный лес продали за бесценок, мелкий сожгли, траву выжигали три года подряд и, лишь отслужив на четвертый год молебен и окропив все святой водой, стали косить на месте перелеска (Волог.). Вода в колодце, вырытом около могилы перебитых некогда панов «красна как кровь» (Волог.) (в местах гибели людей предполагается и присутствие нечистой силы; они могут именоваться «убиенными» и имеют определенное сходство с «благими») (см. БЛАГОЙ).

Бытие убитых, невинно погубленных может «перейти» в растения, деревья. В сказках и балладах на месте погребения убитых вырастают деревья и травы, наделенные их голосами (на могиле убитой «растет дягилек» — Самар.). «По народному поверью, незамужние дочери, по смерти, превращаются в тополь, а проклятые матерью — в крапиву. В песне „О Василье и Софьюшке“ говорится, что

На Васильевой могиле вырастала золота верба,На Софьиной могилушке кипарисно деревцо,Корешок с корешком сорасталися,Прут с прутом совивается,Листок с листком солипается»

<Соболев, 1913>.

Об урочище Свадебка рассказывали, что шесть находящихся здесь старых сосен выросли «на крови» двух «перерубившихся» именитых свадеб (Влад.). Из косы убитой девушки, «панской сестры», вырастает сосна (Олон.); из колена невинно погубленной девицы растут липы «исколено» (Пенз.).

Согласно бытующим и сейчас поверьям Новгородской области, погубленные матерями дети могут «жить» в дуплах деревьев.

В какой-то степени с растительностью связаны все умершие <Пропп, 1963>. Однако в поверьях XIX―XX вв. устойчивое внимание уделяется именно метаморфозам заложных, а также неприкосновенным и почитаемым деревьям, находящимся на могилах «необычных мертвецов», сопричастных им. Покойники здесь могут ассоциироваться и с предками-первонасельниками, и со святыми обитателями погрузившихся в землю церквей, монастырей. Так, рощу, выросшую на месте погрузившегося монастыря или церкви, «на месте, удобренном человеческими телами, с признаками могил, считают святым местом» (Костр.).