Читать интересную книгу Остров Буян - Степан Злобин

— Петь-петь-петь-петь-петь!.. — тонким голосом на всю площадь манила старуха напуганного петуха.

9

Отряды стрельцов в красных кафтанах входили в дома смутьянов. Целую ночь по городу шли тайные обыски. Такой отряд ворвался в дом Гаврилы Демидова. Хлебник успел задами бежать со двора… В Рыбницкой башне стрельцы искали Иванку и Кузю, но не нашли, однако похватали многих из тех, кто в последний раз выходил на дощан с речами на Рыбницкой площади. В доме Михаилы Мошницына сидели двое стрельцов. Кузнеца не вели никуда, но зато и не выпускали из дома…

— Слышь, Иван, Томила Иваныч, и дядя Гавря, и выборны всяки, а с ними мой бачка пошли в сей час целовать креста, — сообщил Кузя Иванке, найдя его под мостом на Пскове.

— И Гаврила Левонтьич тоже?! Да врешь!.. — с негодованием воскликнул Иванка.

— Чего мне врать!.. И они человеки — куды против ветру дуться! — сказал Кузя.

— Ин что же, иди и ты поцелуй воеводу в ж…! — крикнул Иванка и зашагал прочь.

— Иван, стой! Стой, Иванка! Иванка, годи духовинку! — настойчиво кричал Кузя, стараясь его нагнать.

Иванка остановился…

Они пошли на Болото к церкви Георгия, где за поповским домом раскинулся густой сад, и просидели там до заката в беседе.

Их одиночество было нарушено треском сучьев. С удивлением увидели они, что поп Яков, подобрав полы рясы, ползет на карачках в кусты смороды.

— Батюшка, ты от кого? — осторожно спросил Кузя.

Старик вздрогнул и оглянулся, стоя на четвереньках. Он не знал, что в его саду кто-то есть.

— От владыки пришли! — таинственно сообщил он. — Силой тащат креста целовать…

— А ты и не хочешь?! — радостно и удивленно воскликнул Иванка. — Гаврила, Томила, Коза — все, слышь, все целовали…

— Бог им простит… А я целовать не стану! Владыка утре меня указал привесть. Я сказал — после кладбища сам приду… А теперь опять притащились… Бают — во всем городу один я поп остался не приведенный ко целованью…

— Куды же тебе деться?!

— А я убегу, робята! Ранее слеп был, а ныне с древа Познанья добра и зла вкусил, как Адам… и в кусты, как Адам, окарачь пополз! — с неожиданным смехом закончил поп.

— Батюшка, благослови-ка нас с Кузей, — попросил Иванка, — умыслили мы одно дело…

— От чистого ль сердца умыслили? — спросил поп.

— От чистого, бачка! — с уверенностью воскликнул Иванка.

Поп Яков благословил их…

Ночью в трех разных концах вспыхнули лавки Ивана Устинова и Левонтия Бочара да дом дворянина Чиркина…

На рассвете Иванка с братом Федюнькой, Кузя, а с ним поп Яков вышли из Завеличья.

Они добрались до ватаги Павла Печеренина.

— А кто нас вставать на дворян звал? — разбушевался Павел. — Мы, дураки мужики, поверили, встали. Небось за говядиной — к нам! За помогой — к нам! Вишь, и стрельцов нам прислали, и пищалей, и зелья, и кузнецов — ковать копья!.. А как креста целовать, так совета нашего не спрошали!.. Чего мне теперь с вами деять?! Вешать всех на березы, изменщиков псковских!..

— Спятил ты, Павел! — воскликнул Гурка, который бежал из города и стал уже своим в ватаге Печеренина. — Им горше тебя: пришлось дома кинуть, Кузе — бачку и матку, попу — свою церковь… А ты на них же!..

— Да я не на них, Гурий! — сказал Павел с досадой и тоской.

Они остались все вместе у Павла.

Взбушевавшийся крестьянский мир не хотел уняться, как море не унимается после бури, когда уже не шелохнется лист на деревьях…

Глава тридцать вторая

1

На просторах крестьянских земель враждебными крепостями стояли помещичьи дворы. Их жгли и громили. Где их не стало, там, как казалось повстанцам, навеки установилась своя крестьянская власть. Крестьяне на дворянских конях вспахивали помещичьи нивы, бороновали и засевали озимую рожь. Они доили дворянских коров, вырубали лес, и никто не мешал им. Если являлся неосторожный помещик, на него устраивали облаву и убивали…

В глуши уездов безраздельно властвовали повстанческие ватаги, расстилалось крестьянское своевольное царство.

Иногда против них воеводы высылали стрельцов, которые подкарауливали шишей, сцеплялись с ними в свалках и разъезжались. Преследовать их в лесах и болотах стрельцы не могли решиться.

Наступила зима. Нельзя было спать под кустом: приходилось ходить и ездить лишь по дорогам.

Пользуясь зимним временем, псковский воевода решил пресечь свирепое своевольство шишей и разослал против них целый приказ стрельцов. Многие из крестьянских отрядов были ими перебиты, переловлены или разбежались. Многих крестьянских атаманов и вожаков стрельцы похватали и перевешали по дорогам — для устрашения.

Попался на ночлеге в деревне с пятью удальцами и Павел Печеренин. Его повесили в поле у Псковских ворот.

Иванка собрал людей из ватаги Павла и повел их мстить за казненного атамана. В три дня он разорил пять дворянских поместий и повесил троих дворян. За отвагу и удаль его признали главарем, хотя большинство ватаги составляли крестьяне и лишь с десяток людей были беглые посадские и стрельцы, высланные во время восстания Гаврилой для возмущения крестьян.

В отряде Иванки было всего с полсотни людей. Другие ватаги были и много больше, но не было ни одной отважней и неуловимей…

Здесь можно было мстить — мстить за побитых под стенами Пскова стрельцов и посадских, за повешенных «уездных шишей» из крестьянских ватаг, за нищее горе бесправной бродяжной Руси и за несбывшуюся сказку об острове Буяне. Но сказка уже не казалась от этого ни возможней, ни ближе… И Иванка всю силу выдумки и живого юного воображения употребил на то, чтобы изобретать повседневно новые дерзостные проделки, бесившие воеводу, который скорее хотел похвалиться царю, что мудрым правлением успокоил и города и уезды…

2

Ватага Иванки стояла становищем в небольшой деревеньке Афанасия Ордина-Нащекина. Деревня, затерянная среди лесов, не была приметна.

Выезжавшие на базар с товарами крестьяне всегда узнавали новости: где сколько видали стрельцов, какие проходят обозы и что творится во Пскове.

Около святок к ватаге Иванки пристал чернобородый немолодой мужик, с глазами, светившимися, как угли, Максим Рогоза. Иванка приметил его среди крестьян еще в тот день, когда в Земской избе хлебник пытался связать посадский Псков единством с крестьянами. Рогоза был тогда атаманом одной из больших ватаг. Его окружили в деревне стрельцы и перебили ватагу. Сам он вырвался на коне и спасся…

После его прихода, хотя атаманами оставались Иванка и Гурка, Максима вскоре узнали все и чтили его, как отца…

Когда стрелецкая пуля в бою раздробила ему ногу, он не остался лежать в избе, а ездил с ватагой в санях и, лежа, с саней стрелял из пищали. Он был всегда трезв и спокоен, действовал рассчитанно и умно.

Иванка и Гурка из удали играли своими, а иногда и чужими головами, но Максим их сдерживал:

— Голова одна, корня не пустит. Тыкву срежешь — и та преет!

И молодые повстанцы-крестьяне хотя полюбили Иванку и шли с ним охотно в бой, но нередко спрашивали про какую-нибудь выдумку:

— А Максим про то как мыслит?

Иванке с Гуркой часто хотелось сшутить шутку: украсть у стрельцов горячую похлебку вместе с котлом, выскочить с кладбища в саванах и напугать отряд ратных людей или палить из пищалей в ознаменование победы.

Иванке война была удалой потехой, а Максиму — мирским трудом. Он хотел сеять пули, как сеял зерно в землю: из каждого зерна повинен вырасти колос, из каждой пули должна взрасти смерть. Озорная удаль Иванки его раздражала.

— Петушок ты, Иванка, — ворчал он. — Жартливый разум тебе дал господь, а до дела ты не дорос. Оба с Гурием вы скоморохи, ажно обличием как братья. Вот помру, и в ватаге пойдет разброд…

Максим, уйдя в толпе крестьян из Земской избы Пскова, унес с собой обиду на всех горожан, не сумевших понять крестьянства, которое одно только и могло, по его убежденью, уничтожить боярский уклад. «В городах у дворян только сучья да ветки, а корень в деревне. Покуда жив корень — и ветки опять отрастут, а корень вырвешь — и сучья тогда посохнут», — рассуждал Максим. Потому он не выпускал живым ни одного дворянина, и нередко бывало, что запирал целые дворянские семьи в постройках, которые жгли повстанцы.

Узнав о разладе, сгубившем город, Максим еще более утвердился в мысли о том, что крестьяне «всем силам сила».

— Бояре пять тысяч рати прислали, а тут поискать по болотам да по лесам, мы и двадцать пять тысяч сыщем! — говорил он.

— Город в единстве был — то и сила, а тут — что ватага, то ватаман! — возразил Иванка.

— Ин беги отсель! Что же ты тут ватаманишь? — с обидой за крестьян воскликнул Максим. — За сохой не ходил и хлеба не сеял. Как тебе крестьянина разуметь?! А ты сам рассуди, Иван: в городу и стрельцы, и попы, и дворяне, и посадские, и большие, и меньшие, а тут у нас все крестьяне и мысли у всех об одном — вот то и единство. Крестьяне царству венец: без крестьян бы и Минина рать не осилила ляхов…