в мир добрый, родной и любил его безмерно. Ухожу из мира чужого, злобного, порочного. Мне нечего сказать вам на прощанье". Имел, надо сказать, причины. Но про кокетство — наблюдение правильное, правда отчасти его сделал покойный филолог Михаил Бахтин, когда писал о карнавальной культуре. Культура эта сложная, не об ней речь, но желания богачей притвориться на время бедняками, желания знатных дам переодеться ветреницами (впрочем, тут нет особого превращения) — известны.
Тут, правда, игра, и всегда возможность вернуться обратно. Я видел в юности мальчиков из интеллигентных семей, что старательно учились ругаться матом (многие в этом преуспели), и пили какие-то чудовищные напитки, что брали не крепостью, а токсичностью. Потом маятник качнулся в сторону капиталистических ценностей и стало можно притворяться циничным и алчным.
Вот тут и было кокетство — я, дескать, умею вести дела, знаю счёт копейке, но если вы вглядитесь в мою душу, израненную тем злом, что я творю, отнимая эту копеечку у старух, то вы увидите там стихи Пастернака и Мандельштама. Если вы всмотритесь в то, что стоит за рейдерскими захватами, которыми я занимаюсь с печалью и неохотно, то обнаружите там музыку Шнитке и Губайдуллиной. В итоге выходила какая-то дрянь — ни Шнитке, ни Пастернака, ни трудовых миллионов. Срамота одна.
Стратегия "полюбите нас чёрненькими, а потом вы увидите, что мы вообще-то беленькие, и это открытие окрылит вас" — стратегия проигрышная. Так что у меня всё по-честному: восторга по поводу человеческого естества я не испытываю — божественного в нём мало, а звериного много.
Что не отменяет того, что божественное в нём есть.
Мало, но есть.
Извините, если кого обидел.
01 сентября 2011
История про ответы на вопросы
"Атлант МХМ 268"
Постановлением комиссии до чистке техникума исключён как «чуждый» Константин Розанов. По этому поводу считаю необходимым сообщить следующее: по происхождению он «чуждый». Отец его был чиновником, преподавал физику и математику в военном училище. Он умер в 1918 г., будучи уже на советской службе, членом профсоюза. Константину Розанову тогда было девять лет, отца своего он помнит смутно, После смерти отца он жил в Ленинграде на иждивении сестры Евгении, служившей в ряде советских органов, в частности в Административном отделе Петросовета, в нашем посольстве в Варшаве (куда выехала в составе всего посольства из Ленинграда)… и т. д. В 192I году семья её, в том числе и Костя Розанов, переехала к брату в Одессу и жила там до 1923 года, на средства сестры, переводившей деньги семье по почте. С 1920 года, эти деньги переводил уже я, и таким образом, с января 1925 года Костя Розанов жил на моем иждивении. В конце 1923 года мать Кости Розанова умерла, и Костя в возрасте 12 лет, оставшись круглым сиротой, оказался не только моим иждивенцем, но и переехал ко мне в семью в Баку, где я служил в Красной Армии.
По поводу брата: от семьи оторвался в начале империалистической войны, когда был взят в качестве моториста (офицером не был). В годы революции демобилизовался и в ст. армии в Одессе. Когда Одесса стала красной, он связался с семьей и в 1925 год; эта семья (мать и двое детей) переехала из Ленинграда туда, в Одессу. Здесь брат работал в Р.К.И., в Губ. Профсовете и проч. организациях, пользовался довернем. Семья жила в Одессе отдельно от брата, причём отношение у него к семье было самое скверное.
Мать во всех письмах жаловалась на голод и на отсутствие элементарной заботы со стороны сына. Под конец у них наступил почти полный разрыв, и эта семья жила материально почти полностью на средства мои. Кроме того, мать прирабатывала гроши случайной работой.
Через 5 лет после смерти матери, и перевода Кости ко мне в семью в 1927 году, выяснилось, что старший брат, при котором Костя жил в составе семьи в течение 1½ лет (11–12 летним ребёнком), арестован за службу в белой армии в 1919 году и сослан в Соловки.
Спрашивается: можно ли ставить в вину ребёнку 11 лет, что его мать переехала к старшему брату, в то время активному советскому работнику. Если даже мать знала (чего я не думаю) о скрывании сыном своего прошлого, виноват ли в этом ребёнок?
Наконец, служба в белой армии выявилась через пять лет после отъезда ребёнка из Одессы, где оставался этот брат, до 27 г. являвшийся Советским работником.
Во всяком случае, на ребёнке это полуторогодичное пребывание в Одессе никакого влияния в смысле политическом не имело.
Перед мною в 1923 году стояла дилемма: либо — 1) я должен был отказаться от помощи круглому сироте, бросить его на путь безпризорника, ханжески мотивируя это тем, что 12 лет назад его сделал «чуждый человек», либо — 2)я должен был неповинного в своём происхождении 12-ти летнего ребенка, лишившегося «чуждого» отца в возрасте 9-ти лет, вырастить и сделать его полезным членом Советского Общества.
Я принял второе решение и ни одной минуты в этом не раскаивался. Из сырого материала, в результате 9 лет непосредственной работы и 10-ти лет материальной заботы, мне удалось вырастить хорошего комсомольца, добросовестного в общественном, деловом (учебном) и бытовом отношении.
Решение об исключении его из Техникума считаю ошибкой, вызванной недостаточно серьезным подходом к данному конкретному случаю, подходом формальным, а не диалектическим.
В самом деле, что должно было бы лечь в основу определения социально-политической физиономии данного человека: то ли, что он до 9-ти лет рос в семье отца-чиновника, или, даже, до 12-ти лет — в семье старшей сестры — рядовой Советской сотрудницы (машинистки), или что последние, наиболее сознательные годы, когда физически, идеологически и всячески, формируете я человек, — в возрасте от 12-ти до 21 года, — этот индивидуум растёт под руководством и самым тщательном наблюдении партийца (с февраля 1917-го года), бывшего красногвардейца, ныне Командира и Комиссар РККА, человека, который сам является не случайный элементом в Партии, а который проверен в условиях боев, партийного подполья, тюрьмы и т. д?
Я не вижу необходимости говорить о себе подробно, желающие получить обо мне сведения всегда могут сделать это без всякого труда. Но я хочу указать, что для меня вопрос о Косте РОЗАНОВЕ является не вопросом «родственной» заинтересованности, а вопросом партийного и общественного долга. Ибо я растил и воспитывал его так, как должен бы делать каждый, уважающий себя партиец, растил его на средства, которые получал за службу в Красной Армии, за службу Пролетарской Революции.