— Пусть попробуют доказать. А тебя здесь, между прочим, и с миноискателем не найдут.
«Это уж точно, — подумал я. — Проклятая «крепость» простоит сто лет, и никто сюда нос не сунет. Был Эд Хомайко и исчез. Без вести пропал. Как на войне…» Вслух же сказал:
— Все ясно, Лось. Только вот… Мое последнее желание, а я ведь, как понимаю, приговорен к казни, можешь выполнить?
— Хорошо держишься, — серьезно, без издевки, похвалил он, вытаскивая из кобуры под мышкой пистолет. — Я таких уважаю. Ну, говори, чего хочешь? Покурить напоследок?
— Зачем? Я скоро и так отвыкну от этой вредной привычки!
— Тоже верно! — засмеялся он. — Тогда что?
Пистолет был только у Лося, остальные двое явно настороже, они пристально следят за каждым моим движением. Понятно, что шансов у меня практически нет.
— Скажи честно, это вы убили Модеста Павловича Радецкого?
— Кого-кого?
— Искусствоведа. Не прикидывайся, что ты его не знаешь. Помнишь, одним февральским вечером вы вместе с Блынским сидели с ним в «Пирах Лукулла»?
— А, этот… А он тебе кто?
— Родной дядя, — мысль моя параллельно с этим очень интересным разговором работала в поисках спасения, но абсолютно ничего хорошего мне на ум не приходило.
— Нет, корешок, я его не мочил. Хотя, может, такая перспектива и светила. Ну, удовлетворил свое любопытство?
— Не совсем. Можно, еще вопрос? — попросил я, чувствуя, что меня уже по-настоящему охватывает смертная тоска. Странно, но еще немного, и Эда Хомайко на этой земле не станет. — О чем вы говорили тогда за столом?
— Артачился твой родственник. А Блин его уговаривал, на понты брал. Знаешь, мы б его, наверное, замочили. Скорее всего, замочили бы. Точно — замочили бы. Но, извини, до этого не дошло, кто-то нас опередил. По крайней мере, так мне сказал Блин. Ты доволен?
Блин — это, конечно, Блынский. Тонкий ценитель икон, обзаведенный воровской кличкой. Что ж, так бывает — если эстет от божественной живописи позволяет себе называть иконы «досками»…
Наверное, я задумался, потому что Лось решил, что я его не расслышал, и поэтому повторил:
— Ты доволен?
Я кивнул, а он снял спусковой крючок с предохранителя. «Шестерки» подтолкнули меня ближе к вырытой яме.
В легких сумерках еще хорошо различался земной срез — верхняя кайма из весьма средненького чернозема, ниже — слой рыжеватой супеси, а дальше однородный белый влажноватый песчаник. Бр-р, с детства не люблю, когда простыни мокрые. Не знаю, что со мной произошло, но я почувствовал себя сильным и злым. Может, от обреченности. А может, просто оправился от удара электрошокером.
— Куда? — спросил Лось. — В голову или сердце? Не бойся, мучиться не будешь!
— В сердце, конечно, — хладнокровно ответил я. — Только дай мне еще полминутки. Выкурю последнюю сигарету.
— Не хотел же, — удивился Лось.
— А теперь захотел.
С этими словами я, желая угоститься сигаретой, протянул руку к щуплому, без плеч, пареньку, который стоял между мной и Лосем. Тот полез в карман, достал пачку «Мальборо», собственноручно выудил оттуда сигарету и подал ее мне.
— Перед смертью не накуришься, — сказал я и осуществил то, что мгновением раньше вызрело в моей отчаянной головушке — схватил щуплого, как мешок с зерном, двумя руками и швырнул его на Лося. Пока они падали — щуплый, рефлекторно отпихнутый Лосем, угодил прямехонько в могилу, сам Лось повалился навзничь на траву, я, не оборачиваясь к водиле, ребром левой ладони рубанул его по горлу, причем так сильно, так удачно, что мужик, кажется, остался без кадыка, искупив тем самым первородный грех Адама. По крайней мере, «адамово яблочко» третьего моего палача куда-то закатилось, не исключаю, что под шейные позвонки. Жив он или нет, меня не интересовало. Того, что в могиле, опасаться не стоило: сам он оттуда не выберется. А вот с Лосем еще предстояло разобраться. Пистолет в горячке, вернее, в момент столкновения с «мешком зерна» вылетел из его руки, и теперь бандит, поднимаясь, шарил по густой траве, стараясь тут же, немедленно его отыскать и пустить в дело. Я пресек эти попытки, успев с высоты (я ведь стоял, а он еще полулежал) приметить, где лежит орудие моей казни.
Я пал на Лося — не упал, а именно пал, как коршун на петуха. Лось вцепился мне в горло, но я ослабил его хватку своевременным мощным ударом в челюсть. Когда пальцы врага отступились, еще раз стукнул его кулаком, как кувалдой — на сей раз по лбу. Негодяй обмяк, а я перекатился поближе к пистолету и, наконец, нащупал его.
Теперь хозяин положения — я!
— Хорошо смеется тот, кто стреляет первым, — пробормотал я, и в этот момент кто-то цапнул меня за ногу. Я скосил глаза — оказывается, она зависает над моей ямой, той самой, где эти мерзавцы, вопреки моей воле, хотели меня навечно прописать, и тот, кто в ней сейчас сидит, хочет то ли вылезти наружу, то ли стащить меня вниз.
— Отпусти ногу, если не хочешь, чтобы я продырявил тебе голову, — приказал я, и клешни маленького ублюдка разжались.
Лось меня удивил — он вдруг вскочил с травы почти одновременно со мной и, не теряя ни секунды, с дико оскаленными, как у пса, клыками бросился на меня. Что ж, я недооценил Лося, я не думал, что он такой живучий и выносливый экземпляр, но он тоже недооценил меня как человека с пистолетом. Ближний бой мне сейчас ни к чему — я выстрелил, почти не целясь, так, впрочем, может показаться тому, кто в этом ничего не смыслит. Пуля разворотила Лосю коленную чашечку, и я априори знал, что он сейчас, извиваясь ужом на траве и весьма громко воя, испытывает дикую, невыносимую боль.
Выстрела моего, между прочим, никто не услышал: пистолет Лося был снабжен глушителем. Я не замечал за собой садистских наклонностей, но, признаюсь, с удовольствием наблюдал, как мой палач катается по траве — с вытаращенными белесыми глазами, с окровавленной нижней губой, сам он, интересно, прокусил ее, или я постарался, с оскаленными красными, будто обожрался вишни, зубами.
— Потерпи, — попросил я, наводя дуло пистолета на его левую, целую, коленку. — Сейчас тебе будет еще, чуть-чуть, правда, больнее. Правда же, красивее и, наверное, удобнее припадать сразу на две ноги. Если, конечно, вообще сможешь ходить без костылей.
Он понял, что я не шучу. Мне действительно нисколечко не было его жалко, я с удовольствием раздробил бы ему и вторую коленную чашечку.
— Не надо, — попросил Лось. — Чего ты хочешь от меня?
— Я — от тебя? — моему изумлению не было предела. — Разве я привез тебя и твою братву сюда? Ответь мне четко и вразумительно, кто убил Радецкого?
Он видел, куда я нацелился и что мой палец на спусковом крючке.
— Кто — не знаю. Но не я, не мы, — устало, даже безразлично сказал Лось, и я понял, что он не врет.
— Ладно, отдыхай. Я вызову сейчас труповозку. — Я хлопнул себя по прикрепленному к брючному ремню чехлу мобильника — пусто. — Кстати, где мой телефон?
— У меня, — донеслось из ямы.
Я подошел к краю могилы, на которую имел все права, и прицелился шмакадявке в лоб. Он завизжал, вобрал голову в то виртуальное, что именовалось его плечами, закрылся руками.
— Не обоср…ся? — заботливо, как отец родной, осведомился я. — Как там, ближе к тому свету? Хорошо или плохо?
— П-плохо, — всхлипывая, ответил маленький ублюдок.
— Давай руку! Хватит там отсиживаться! — с моей помощью он ловко, как павиан, вскарабкался по отвесной стене могилы. Тут же готовно вытащил мой мобильник.
Я хорошенько съездил недомерку по скуле. Он не устоял на ногах, свалился рядом с оставшимся без кадыка и не подающим признаков жизни водилой.
— Послушай — дышит?
— Кажется, да. Но он без сознания.
— Знал, на что шел…
Я набрал служебный номер Вальдшнепова, заклиная про себя: «Будь на месте! Будь на месте!» Разбираться с незнакомыми ментами или кем там еще мне не очень-то улыбалось — повяжут вместе с этими подонками и доказывай потом, что ты не верблюд.
— Меня хотели казнить. Даже могилу вырыли. Красивую, удобную — я б от нее через энное количество лет не отказался бы. Но получилось наоборот. Как — увидите сами, когда приедете.