— Видел в туннеле индейцев, тех, что пытались взбунтоваться? Достаточно было шевельнуть пальцем, чтобы лишить их разума! То же самое произойдет и с тобой, если будешь упорствовать. Забудешь собственное имя, друзей, не сможешь вспомнить, кто ты, откуда, утратишь человеческий облик, даже обезьяна в сравнении с тобой будет казаться венцом природы. Но я терпелив. Прежде чем наказать, устрою тебе приятное свидание. Комендантская! Алло, комендантская! — крикнул он в микрофон. — Кто там у вас?
— Приказ выполнен, господин штандартенфюрер! — прозвучало в ответ из динамика.
— Коменданта ко мне!
Через несколько минут в зале с пальмой появился белобрысый, тот самый, что принял меня из рук в руки от широкополых возле лифта.
— Проведите его к ней! — кивнул на меня штандартенфюрер.
Белобрысый пропустил меня вперед. Снова знакомый уже коридор. Мы свернули вправо. Матовый глянец пластика сменился угрюмым однообразием бетона, потолок понизился, повис над головой. В безлюдье подземелья разливался мертвенный синеватый свет. Путь преграждала густая металлическая решетка — от стены до стены. За ней торчал молодчик в широкополой шляпе. Загремел засов, решетка медленно поползла в сторону.
Меня подвели к стальной, сплошь покрытой заклепками двери, на которой была укреплена табличка с надписью «Комендант».
«Неужели им удалось запугать Эржи? Что она мне скажет? Будет советовать написать отцу? Может быть, поверила, что это спасет нас?…»
Ослепительный поток света, внезапно ударивший в глаза, остановил меня на пороге. На стуле у стены сидела женщина, сидела спиной к двери.
— Я решил показать вам, фрау, одного несговорчивого парня, — раздался из динамика голос штандартенфюрера. — Ему все кажется, что он находится в лагере юных пионеров или как там у вас это называется… Можете говорить с ним о чем угодно, вам не будут мешать. Комендант, оставьте их одних!
Женщина резко повернулась.
— Мама! — закричал я. — Мама!..
Это была моя мать.
ЕВГЕНИЙ ГУЛЯКОВСКИЙ
ЛЕГЕНДА О СЕРЕБРЯНОМ ЧЕЛОВЕКЕ
Фантастический рассказ
Наш город, наверно, самый жаркий на свете. Жара в нем стоит такая, что трескаются каменные заборы, а скалы покрываются коричневой коркой загара. Хатаму здесь нравится. Он родился и вырос в этом городе. А мой город совсем другой, хоть я и не помню почти ничего, только огромные кусты пестрых цветов, росшие у самой калитки. Давно уже город Хатама стал и моим городом. Я учусь с Хатамом в одной школе. Одни и те же улицы встречают нас после уроков. Мы проходим по узкой Лесной, названной так, наверно, в шутку, по длинной Красноармейской и Колхозной. Отец говорил, что улицы с такими названиями есть во всех городах. А мне почему-то кажется, что улицы, как и люди, неповторимы, у них свои лица и должны быть такие же неповторимые имена. Но отец знает об этом лучше меня, он много ездил, пока меня еще не было на свете, и я жалею иногда, что родился так поздно, что самое интересное люди успели прожить без меня.
За последним рядом домов на Колхозной город вдруг исчезает. Перед нами открывается до самого горизонта огромное пространство пустыни, поросшей сухими колючками и кустиками желтой травы.
Солнце, уставшее за день, лениво катится к горизонту, и мы спешим, чтобы успеть перехватить старика Дамира с его отарой на перевале.
Каждый вечер гонит здесь Дамир колхозную отару на ночлег и располагается у источника на короткий отдых после трудного пути через горы. Мы должны успеть к источнику раньше его, чтобы собрать хворост для костра. Хворосту вокруг мало, и на сбор его уходило не меньше часа. К концу сбора все руки у нас исцарапаны о верблюжью колючку, но мы этого даже не замечаем, все наше внимание направлено на перевал: мы с нетерпением ждем, когда там зашевелится густая, плотная масса овец, розовая в лучах заходящего солнца.
Дамир неторопливо разводит костер, кипятит чай, разламывает душистую белую лепешку и протягивает нам тонкие, звенящие от ударов голубоватые пиалы с древним узором. Нам совсем не хочется чая, но отказаться нельзя и торопить Дамира бесполезно. Наконец он вытирает усы и бороду рукавом халата и начинает точно с того места, на котором остановился вчера. Дамир говорит медленно, как будто вспоминает события, очевидцем которых был. Трудно поверить, что все, о чем он рассказывает, случилось так давно, полторы тысячи лет назад. Нам с Хатамом не удается даже представить всю громадность этого времени, и все же, слушая Дамира, мы видим улицы древнего, очень древнего города. Такого древнего, что даже память о нем не сохранилась, а пыль от его домов смешалась с песками пустыни много веков назад.
Это был богатый и красивый город. У восточной стены рядом с базарной площадью находилась улица мастеров. Здесь-то в маленькой хижине и жил Мансур. Мы услышали о нем от Дамира несколько дней назад, и с тех пор его имя всегда вызывает у меня волнение, хотя прошло уже много лет и я давно ушел от того мальчишки, что сидел перед потухшим костром с остывшей пиалой в руках.
Мансур, серебряных дел мастер, был самым знаменитым во всем Бактрийском государстве. За его изделиями охотились приезжие купцы, назначали тройные цены, но сам он всю жизнь оставался бедняком, словно золото и серебро не могло задержаться в ладонях этого человека и лишь ложилось прекрасным узором на чаши и кубки, на щиты и шлемы богатых горожан и полководцев. Да и не один был он таким бедняком: всё, что зарабатывали его соседи, тоже уходило в виде податей и налогов. Мансур был жизнерадостным и сильным человеком, он любил свою работу, дружно жил с соседями-кузнецами и шорниками. Они всегда выручали его в трудные минуты, делились последним, а когда есть у человека верные друзья, ему легче переносить бедность. Может быть, мы никогда не узнали бы о Мансуре, не будь у него одной тайны да не случись беды… Мало ли на свете мастеров, чьи изделия пережили века, а имена не сохранились. Но Мансура ждало другое. На смертном одре отец передал ему небольшую запечатанную шкатулку и наказал не открывать ее без большой необходимости. И такое время пришло.
Мансур понял, что дело неладно, сразу, как только ушел посыльный от правителя города Патрокла. Раз уж зовут во дворец, добра не жди… Мансур долго сидел задумавшись, ковырял в каменном корытце засохшую краску, все искал причины, по которой мог он понадобиться самому Патроклу, потом все же велел жене Астаре собрать инструменты, хотя знал, что они не понадобятся. Не станет Патрокл утруждать себя заказами, не за тем звал…
Весь день ждал мастер под палящим солнцем, его не пустили даже во внутренний двор. И лишь поздно вечером стражник выкрикнул его имя и, грубо подталкивая, провел через длинный коридор в комнату досмотра. Там его обыскали, вытрясли из пояса две бронзовые монеты и забыли положить обратно. Искали оружие, но он не взял с собой даже ножа. Отобрали ящик с инструментами и велели надеть чистый халат, словно лишним оскорблением хотели вывести его из себя, но он и тут промолчал. Кто он такой перед воинами великого Патрокла? Вот уже четвертый год, как приехал из Македонии этот рыхлый жадный человек, и с тех пор город не знает покоя от поборов и податей. Тех, кто пытался возражать, давно казнили на городской площади, и глаза им выклевали вороны…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});