Читать интересную книгу Властелин Колец - Джон Толкин

Громады скал, ограждавшие крепость, были источены изнутри ходами и переходами между тайниками, кладовыми и камерами, кругом обставлены всевозможными постройками; зияли бесчисленные окна, бойницы и черные двери. Там ютились тысячи мастеровых, слуг, рабов и воинов, там хранилось оружие, там, в подвалах, выкармливали волков. Все днище каменной чаши тоже было иссверлено; низкие купола укрывали скважины и шахты, и при луне Изенгард выглядел беспокойным кладбищем. Непрестанно содрогалась земля; винтовые лестницы уходили вглубь, к сокровищницам, складам, оружейням, кузницам и горнилам. Вращались железные маховики, неумолчно стучали молоты. Скважины изрыгали дымные струи и клубы в красных, синих, ядовито-зеленых отсветах.

Дороги меж цепей вели к центру, к башне причудливой формы. Ее воздвигли древние строители, те самые, что вытесали скалистую ограду Изенгарда; казалось, однако же, что людям такое не под силу, что это – отросток костей земных, увечье разверзнутых гор. Гигантскую глянцевито-черную башню образовали четыре сросшихся граненых столпа. Лишь наверху, на высоте пятисот футов над равниной, они вновь расходились кинжальными остриями; посредине этой каменной короны была круглая площадка, и на ее зеркальном полу проступали таинственные письмена.

Ортханк называлась мрачная цитадель Сарумана, и волею судеб (а может, и случайно) имя это по-эльфийски значило Клык-гора, а по-древнеристанийски – Лукавый Ум.

Могучей и дивной крепостью был Изенгард, и многие тысячи лет хранил он великолепие: обитали здесь и великие воеводы, стражи западных пределов Гондора, и мудрецы-звездочеты. Но Саруман медленно и упорно перестраивал его в угоду своим злокозненным планам и думал, что он – великий, несравненный, искусный зодчий; на самом же деле все его выдумки и ухищренья, на которые он разменял былую мудрость и которые мнились ему детищами собственного хитроумия, с начала до конца были подсказаны из Мордора: строил он не что иное, как раболепную копию, игрушечное подобие Барад-Дура, великой Черной Твердыни с ее бастионами, оружейнями, темницами и огнедышащими горнилами; и тамошний властелин в непомерном своем могуществе злорадно и горделиво смеялся над незадачливым и ничтожным соперником.

Таков был оплот Сарумана, так его описывала молва, хотя очевидцев и не было, ибо не помнилось ристанийцам, чтобы кто-нибудь из них проник за крепостные врата; а те немногие, кто там побывал, – те, вроде Гнилоуста, ездили туда тайком и держали язык за зубами.

Гэндальф проехал мимо столба с изваянием Длани, и тут конники заметили, что Длань-то вовсе не белая, а точно испятнанная засохшей кровью, и вблизи стало видно, что ногти ее побагровели. Гэндальф углубился в туман, и они нехотя последовали за ним. Кругом, словно после половодья, разлились широкие лужи, поблескивали колдобины, налитые водой, журчали в камнях ручьи.

Наконец Гэндальф остановился, сделал им знак приблизиться – и они выехали из тумана. Бледный послеполуденный солнечный свет озарил ворота Изенгарда.

А ворот не было; ворота, сорванные с петель и покореженные, валялись поодаль, среди руин, обломков и бескрайней свалки щебня. Входная арка уцелела, но за нею тянулась расселина – туннель, лишенный кровли. По обеим его сторонам стены были проломлены, сторожевые башни сшиблены и стоптаны в прах. Если бы океан во всей своей ярости обрушился на горную крепь – и то бы он столько не наворотил.

А в кольце полуразваленных скал дымилась и пузырилась залитая водой огромная каменная чаша, испуская пары, колыхалось месиво балок и брусьев, сундуков и ларей и всяческой прочей утвари. Искривленные, покосившиеся столбы торчали над паводком; все дороги были затоплены, а каменный остров посредине окутан облаком пара. Но по-прежнему темной, незыблемой твердыней возвышалась башня Ортханка, и мутные воды плескались у ее подножия.

Конунг и его конники глядели и поражались: владычество Сарумана было очевидно ниспровергнуто, но кем и как? Снова посмотрели они на арку, на вывернутые ворота – и рядом с ними, на груде обломков, вдруг заметили двух малышей в сером, почти неразличимых средь камней. Подле них стояли и валялись бутылки, чашки и плошки; похоже, они только-только плотно откушали и теперь отдыхали от трудов праведных. Один, видимо, вздремнул, другой, скрестив ноги и закинув руки за голову, выпускал изо рта облачка и колечки синеватого дымка.

Теоден, Эомер и прочие ристанийцы обомлели от изумления: такое ни в одном сне не привидится, тем более посреди сокрушенного Изенгарда. Но прежде, чем конунг нашел слова, малыш-дымоиспускатель заметил в свою очередь всадников, вынырнувших из тумана, и вскочил на ноги. Ни дать ни взять юноша, только в половину человеческого роста, он стоял с непокрытой головой, на которой курчавилась копна каштановых волос, а облачен был в замызганный плащ, вроде Гэндальфа и его сотоварищей, когда те заявились в Эдорас. Возложив руку на грудь, он низко поклонился. Потом, словно не замечая мага и его спутников, обратился к Эомеру и конунгу.

– Добро пожаловать в Изенгард, милостивые государи! – промолвил он. – Мы тут исполняем должность привратников. Меня лично зовут Мериадок, сын Сарадока; а мой товарищ по оружию, которого – увы! – одолела усталость, – тут он отвесил товарищу по оружию хорошего пинка, – зовется Перегрин, сын Паладина, из рода преславного Крола. Обиталище наше далеко на севере. Хозяин крепости Саруман – он у себя, но затворился, видите ли, с неким Гнилоустом, иначе бы, разумеется, сам приветствовал столь почетных гостей.

– Да уж конечно, приветствовал бы! – расхохотался Гэндальф. – Так это, значит, Саруман поставил тебя стеречь выломанные ворота и принимать гостей, если будет тебе под силу оторваться от бутылки и оставить тарелку?

– Нет, ваша милость, он не изволил на этот счет распорядиться, – ответствовал Мерри. – Слишком он был занят, извините. К воротам нас приставил некий Древень, теперешний управляющий Изенгарда. Он-то и повелел мне приветствовать властелина Ристании в подобающих выражениях. Надеюсь, я не оплошал?

– А на друзей, значит, плевать, на Леголаса и на меня! – воскликнул Гимли, которого так и распирало. – Ах вы мерзавцы, ах вы шерстопятые и шерстолапые лежебоки! Ну и пробежались мы по вашей милости! Двести лиг по лесам и болотам, сквозь битвы и смерти – и все, чтобы вас догнать! А вы тут, оказывается, валяетесь-пируете как ни в чем не бывало, да еще куревом балуетесь! Куревом, это ж подумать только! Вы откуда, негодяи, взяли табак? Ах ты, клещи с молотом, иначе не скажешь! Если я не лопну от радости и ярости, вот это будет настоящее чудо!

– Хорошо говоришь, Гимли, – поддержал его Леголас. – Однако мне вот любопытно, откуда они взяли вино.

– Бегать-то вы горазды, только ума не набегаешь, – заметил Пин, приоткрыв один глаз. – Видите же, сидим мы, победивши, на поле боя, среди всяческой добычи, и еще спрашиваете, откуда взялись эти заслуженные трофеи!

– Заслуженные? – взъярился Гимли. – Вот уж это никак!

Конники захохотали.

– Сомненья нет, мы свидетели встречи старых друзей, – сказал Теоден. – Это и есть, Гэндальф, твои пропащие спутники? Да, нынче наши дни исполнены чудес. Я уж их навидался с тех пор, как покинул Эдорас, а вот смотрите-ка, опять средь бела дня народец из легенд. Вы кто же, вы, что ли, невысоклики, которых у нас называют хольбитлы?

– Хоббиты, государь, с твоего позволения, – сказал Пин.

– Хоб-биты? – неуверенно повторил Теоден. – Странно изменился ваш язык; однако же имя это вполне вам подходит. Хоббиты, значит! Нет, россказни россказнями, а правда их чудней.

Мерри поклонился; Пин встал и последовал его примеру.

– Приятны слова твои, государь, – сказал он. – Надеюсь, что я их правильно понял. И вот ведь чудо из чудес! В долгом нашем странствии не встречал я никого, кто бы знал хоть что-нибудь о хоббитах.

– Недаром предки мои родом с севера, – сказал Теоден. – Однако не буду вас обманывать: мы тоже о хоббитах знаем мало. Всего-то нам известно, что далеко-далеко, за горами и синими реками, будто бы живут невысоклики, в норах под песчаными дюнами. Но о делах и деяниях ваших речи нет; говорят, не знаю, правду ли, что нечего про них и рассказывать, что вы избегаете людского глаза, скрываясь во мгновение ока, и что не имеете равных в подражании любым птичьим голосам. Наверняка можно бы и еще про вас что-нибудь порассказать.

– Можно бы, государь, золотые твои слова, – сказал Мерри.

– Вот хотя бы, – сказал Теоден, – я и слыхом не слыхивал, что вы умеете пускать дым изо рта.

– Ну, это как раз неудивительно, – заметил Мерри, – этому искусству мы не слишком давно научились. Тобольд Громобой из Длиннохвостья, что в Южном уделе, впервые вырастил у себя в саду истинное табачное зелье, и было это по нашему счисленью примерно в тысяча семидесятом году. А о том, как старина Тоби набрел на эту травку…