спал? Темнота кругом царила прежняя, ответа на этот вопрос не могло быть, надо было ждать, пока взойдет солнце и озарит наконец совершенно этот коридор и большую лестницу. Беатриса опять прикрыла дверь и в изнеможении прислонилась к ней.
— Они убили одного из солдат, Фиаметта, — сказала она шепотом, едва слышно. — Скажи мне, что, собственно, ты слышала? Я никого не вижу, мы совсем одни, дитя. Что, собственно, тебя разбудило?
Фиаметта встала и невольно содрогнулась, заметив, что дверь не совсем заперта.
— Кто-то крикнул, — сказала она. — Затем я слышала голос капитана, да, это был его голос, я это знаю наверное. Джиованни вернулся, я это тоже знаю, но, пожалуйста, маркиза, закройте дверь, мы и так все услышим. Боже мой, как я напугана! Неужели они убьют нас, маркиза? Я так боюсь смерти, я еще так молода! И зачем им причинять мне зло? И почему это Джиованни молчит? Хоть бы он подал голос, ведь он знает, что мы ждем его с нетерпением.
Бедная девушка совсем растерялась, панический ужас овладел ею, она не сознавала больше, что говорит; она смотрела на эту приотворенную дверь, и ей казалось, что убийцы уже стоят за нею и сейчас ворвутся к ним и убьют ее. Маркиза, видя ее отчаяние, ничем не могла помочь ей, так как и сама она в эту минуту не могла себе дать отчета в том, что именно происходит в доме. «Если это Джиованни, — думала она, — хоть бы он пришел к нам». И, не веря возможности подобного счастья, она тоже, как обезумевшая, металась от окна к дверям и обратно, а Фиаметта, глядя на нее, невольно подумала: «Маркиза тоже боится, значит, для нас все потеряно!»
Но маркиза не боялась, она была настолько мужественна, что уже приготовилась, как отвечать да Понте, когда он утром явится к ней за ответом; она не боялась его, не боялась также и убитого солдата, это зрелище потрясло ее только в первую минуту своей неожиданностью, но что действительно расстроило ее вконец, так это была полная неизвестность того положения, в котором они находились. Она не могла себе объяснить, почему друг, явившийся к ней на выручку, опять оставил ее во власти врагов. Она чувствовала, что не успокоится, пока не узнает всего; она велела Фиаметте одеться, взяла канделябр в руку и велела девушке следовать за собой.
— Мы должны знать худшее, — сказала она. — Если ты боишься, пройди со мной хоть немного. Нам необходим свет. Ты боишься Пауля да Понте, Фиаметта? Не бойся его, он страшен только для меня, он только мне одной может причинить зло, а я не боюсь его, следовательно, и ты можешь быть спокойна.
Говоря это, она собрала три свечи, оставшиеся незажженными на камине, и вставила их в свой канделябр. Фиаметта в это время тоже оделась и запаслась со своей стороны свечами. Затем они тихонько открыли дверь и осторожно вышли в коридор и оттуда прошли на площадку большой лестницы; свет от свечей освещал только эту площадку, боковые же ходы с колоннами оставались по-прежнему в темноте. Кругом царила мертвая тишина, и Беатриса в своем белом пеньюаре, с канделябром в руке казалась каким-то неземным созданием, спускавшимся по ступеням лестницы. Она шла медленно, останавливаясь на каждой ступени, но все же не решаясь вернуться назад. И вдруг ей показалось, что близко от нее стоит кто-то. Она была уверена почему-то, что это был Гастон; она тихонько назвала его по имени, но никто не ответил ей. Она сделала опять несколько шагов и опять остановилась, прислушиваясь; кто-то совершенно близко от нее дышал ей прямо в ухо. Она подняла свечи повыше и увидела, что это был Пауль да Понте. Он стоял, спрятавшись за колонну, со шпагой в руке; увидев ее, он громко вскрикнул и бросился вперед в освещенное пространство; сейчас же вслед за ним появилась вторая фигура — это был Гастон де Жоаез, который считал минуты до восхода солнца, чтобы покончить со своим врагом. И вдруг внезапно явился свет и обнаружил ему местонахождение этого врага.
Да Понте быстро повернулся так, что свет падал ему теперь в спину; он стоял наготове, вытянув вперед свою тяжелую шпагу. Гастон был вооружен более легким оружием, но зато он владел им мастерски. И вот между обоими врагами началась ожесточенная борьба; они сошлись вместе и скоро в воздухе послышался резкий свист от размахов шпаги. Да Понте яростно нападал на своего противника, все время заливаясь громким насмешливым хохотом. Гастон молчал, он спокойно отражал все нападения своего врага, не утомляясь и не двигаясь с места, но все время настороже, так как ожидал, что его противник не постесняется прибегнуть к хитрости, чтобы покончить с ним. Беатриса стояла тут же, высоко подняв канделябр и освещая всю сцену. Она знала, что Гастон любит ее, и видела, что этот человек может убить Гастона; лицо ее было бледно и безжизненно; она переставала сознавать время и не замечала, как минуты проходят за минутами, а борьба все еще продолжается. Да Понте все еще смеялся, но вот Гастон ловким ударом шпаги коснулся его плеча, и по одежде да Понте потянулась струйка алой крови; да Понте перестал смеяться, он крепче закусил губы и нападал с удвоенной силой. Он чувствовал, что имеет дело с искусным противником, и впервые в голове его мелькнула мысль, как должен чувствовать себя человек, которому проткнули шпагой сердце. «Сначала почувствуешь боль, — думал он, — потом настанет бессознательное состояние, но если удар попадет не в сердце, а в легкие, тогда человек может протянуть дольше и скончаться при полном сознании». Многие таким образом погибли от его шпаги, но он их нисколько не жалел; теперь он чувствовал невольную жалость к себе и говорил себе мысленно: «Я умираю за эту женщину, так как мой долг велел мне остаться в ее доме», — и эта мысль несказанно тешила его самолюбие, он казался себе героем и боролся с отчаянной храбростью. Гастон, все внимание которого было устремлено на противника, чувствовал и знал, что Беатриса находится где-то поблизости от него, но он старался не думать о ней, чтобы не отвлекаться, и все же был уверен, что счастье в конце концов не изменит ему. Прошло еще несколько минут, вдруг Гастон почувствовал острую