В пятый день после Благовещенья ушкуй благополучно скатился в воду на смазанных салом салазках. Купец позволил на несколько часов причалить к его пирсу – в просторные пустые трюмы холопы загрузили сани, на палубу завели лошадей, занявших почти все свободное место, Лучемир пошевелил кормовое весло, проверяя, насколько свободно оно ходит, и махнул рукой:
– Отчаливай! Носовой парус тяни! На полный вытягивай, на полный.
Течение только-только оторвало ушкуй от берега, как порыв ветра начал разворачивать судно. Старик, гордо вскинув голову, дождался, пока бушприт укажет на противоположный берег, и приказал поднять главный парус. Вверх по мачте взобрался широкий прямоугольник, выгнул белоснежную, с алым крестом грудь и решительно потянул корабль в сторону озера.
– Деда, прямо пошли, – облизнувшись, сообщил Риус.
– Сам знаю, – ответил кормчий и повел веслом, удерживаясь на стремнине.
Через два часа ушкуй выбрался на просторы Ильменя и двинулся более резво. На взгляд Андрея – широким шагом, километров десять в час. Волн почти не было, а потому и лошади стояли смирно, и пассажиров не укачивало. Неведомо, каким таким чувством руководствовался Лучемир, но до сумерек он смог вывести судно точно к устью Ловати и пошел вверх по течению. Рыжеволосый ученик тут же занял место рядом с кормчим, предупреждая о препятствиях, но помощь его почти не потребовалась: начиналось половодье, и ширина реки с пары сотен саженей увеличилась почти до двух верст. Течение тоже ослабло, и ветер легко толкал путников все вверх и вверх к родной усадьбе.
Ночь они все же простояли на якоре, но рано утром – Андрей еще и не проснулся, – опять тронулись в дорогу. Шли весь день, ночь, и снова день – Лучемир боялся потерять попутный ветер, – и поздним вечером ушкуй навалился бортом на один из глубоко осевших в реку причалов Великих Лук. Холопы принялись разгружать корабль, а боярин подошел к князю Сакульскому:
– Ну, сынок, вот и настало твое время. Теперь ты сам.
Василий Ярославович перекрестил сына, порывисто обнял, снова перекрестил:
– Все, мой князь. После Покрова жду вестей. Все…
Он решительно сбежал по трапу и пошел к городу, больше уже не оглядываясь. Андрей ощутил в горле щекочущий комок. Ему стало так тоскливо, словно он расставался с родным отцом. На ляхов в копейный удар ходил – и то такого отчаяния не чувствовал.
– Отчаливай, – приказал Зверев, едва последние сани поднялись из трюма.
– Ночь уже, княже, – осторожно напомнил Левший. – Наскочить в темноте на кого можно. Али на сваю. Город все же. За причал не плочено.
– Отец разберется. Отчаливай. На якоре переночуем.
– Снимай концы, подтягивай. Риус, Васька, под ноги глядите, под борт не провалитесь. Отчалили, княже. Теперича что?
– Спускайтесь на полверсты и бросайте якорь. Завтра трогаемся к Ладоге.
Андрей пошел в каюту, к мирно спящей жене. Для него оставленный причал тоже означал: все. Теперь ему придется жить самому.
Золото мертвых
– Хорошо-то как, любый… – Андрей проснулся от прикосновения руки к своей ноге немного выше колена. – Водичка журчит, перина покачивается, никто не тревожит, тишина. Так бы и жила здесь все время.
– Замерзнем зимой, – повернулся к ней Зверев и поцеловал в глаза. – Опять же, горячего не поесть. Где тут готовить, на корабле?
– Я бы и вовсе не ела, Андрюша, лишь бы тебя завсегда рядышком с собою ощущать. – Полина откинулась на спину и стянула с себя ночную рубашку.
Все же в раннем браке, пусть и по расчету, есть свои плюсы. Женщина всегда рядом, только руку протяни. Посему мысли не о том крутятся, кого бы на вечер подцепить да где бы с кем познакомиться, а больше о делах серьезных, настоящих.
Через полчаса, одевшись, князь вышел на палубу, огляделся по сторонам, на мелькающие справа и слева кусты, растущие прямо из реки. Воды тихой Ловати тянулись далеко-далеко в стороны – и Андрей не сразу сообразил, что видит не кустарник, а макушки залитых половодьем деревьев. Весна.
Левший, вытянув покалеченную ногу, полусидел на бухте каната, подставив лицо теплым солнечным лучам. Косой Васька пристроился на ступеньках кормовой лесенки. Лучемир, естественно, стоял у руля, а рыжий Риус, привалившись к борту, время от времени предупреждал его о возникающих препятствиях: о топляках, о выглядывающих из глубины деревьях, о холмах, превратившихся в отмели.
– Он чего, совсем ничего не видит? – тихо поинтересовался Зверев.
– А кто его знает, – вяло ответил Левший. – Иногда в дверь распахнутую войти не может, а порой берег за горизонтом замечает.
– А шапку снять?
– Ой, прости, княже, – подпрыгнул холоп, но встать из-за покалеченной ноги быстро не смог. – Не слышал, как дверь открылась.
Васька же, глядя куда-то хозяину за плечо, скинул войлочный, похожий на пилотку, «пирожок».
– Ладно, лежи, – разрешил увечному Зверев. – Нет у меня ныне настроения гневаться. Девки где?
– В гамаках качаются, княже. Госпожа не зовет, они и рады бока отлеживать.
– А Пахом, Звияга, Тришка?
– Тоже отдыхают. Им ведь корабельные дела ни к чему, паруса ставить не умеют. Опять же, Лучемир покамест велел токмо передний оставить, косой. Супротив ветра вправо и влево виляет.
– Что, Тришка тоже не корабельный человек? – не понял Андрей.
– Тришка… – Холоп закашлялся. – Тришка в Новгороде… Ну, как боярин после похода пива всем дозволил, ну, он и пил все время, пока вы делами насущными занимались. Как отплывали, батюшка ваш повелел в трюм его бросить, дабы проспался и протрезвел. Однако же, как его отпустили, он опять пьяным напился где-то. Уж не ведаю, где смог. Видать, средь добра что-то припрятано. Его опять в трюм спустили. А вчерась, как разгружать сани начали, он выбрался и поутру опять лыка не вязал. Мы его снова в трюм столкнули, дабы в людской не накуролесил.
Ну вот, теперь Андрею стало ясно все до конца. Нормального человека Друцкий, естественно, дать не мог. Единственный не малолетний, не увечный, не кривой и не слепой из подаренных им холопов оказался запойным алкашом.
– Чего прикажешь, Андрей Васильевич? Достать?
Зверев пожал плечами. Среди колдовских припасов и лекарственных зелий, подаренных ему в дорогу мудрым Лютобором, ничего протрезвляющего не было. А угля на корабле не достать – печей тут не предполагалось.
– Оставь, пусть проспится, – махнул он рукой. – Как похмельем отмучится, может, и соображать начнет. А куда, кстати, правят наши седой и рыжий?
– Ты же намедни к Ладоге велел идти, Андрей Васильевич, – напомнил Левший. – Туда и идем.
– Я знаю, – кивнул князь Сакульский. – Токмо Ладога есть город, а есть озеро.
– Риус! – крикнул холоп. – Ты чего деду сказал? Куда плывем?
– Чего? – глянул вниз, на палубу, мальчишка и, увидев хозяина, тут же поклонился: – Доброго тебе здоровья, княже. Как спалось? Не укачал дед своими виляниями?
– Ничего, все лучше, чем на санях по кочкам прыгать. Скажи деду, пусть к Запорожскому правит, в мое княжество. Он должен знать, наверняка с князем Друцким туда ходил.
– Да я не глухой, Юрий Семенович, сам все слышу, – отозвался кормчий. – Доброго тебе утра.
– Андрей я, Андрей! Князь Андрей Васильевич Сакульский, урожденный боярин Лисьин. Ты чего, до сих пор не понял, кому служишь?
– Понял я все, Юрий Семенович, понял. В Запорожское плывем, через озеро к Вуоксе.
Мальчишки фыркнули и кинулись к заднему борту – чтобы хозяин не увидел. Левший удрать не мог, а потому старательно пытался сдержать смех.
– Вот зараза, – сплюнул Зверев. – Тришка как проспится, десять плетей ему дашь.
– А почему Тришке, Андрей Васильевич? – не понял холоп.
– Потому что вот этого, – кивнул на рулевого князь, – пороть бесполезно.
Слепой Лучемир, не слепой, выживший из ума, не выживший – а ушкуй он вел вполне уверенно. На реках прислушивался к подсказкам глазастого Риуса, на озерах и вовсе правил сам, причем не вдоль берега, а по прямой. За пятьдесят верст он четко вывел корабль от впадения Ловати к истоку Волхова, а от Волхова по бурной Ладоге – уже за сто километров приметился к устью Вуоксы. Ветер дул в борт. Левший велел приготовить весла, чтобы выгребать против течения по быстрой и не самой широкой реке, но седой кормчий, время от времени что-то бормотавший себе под нос, приказал подтянуть правый угол паруса и отпустить левый, заложил крутой поворот, едва не черпнув бортом воду, под отчаянные вопли Риуса: «Деда, до камней пять сажен всего!!!» – лихо влетел в реку и на всех парусах промчался почти полторы версты. Но выше Вуокса повернула влево, и высокие сосны на берегах лишили судно ветра.
– Весла на воду, – недовольно разрешил Лучемир. – Княже, вели двоих подменить, паруса спустить надобно.