Сигрид Унсет не всегда проявляла благосклонность, когда ей в руки попадали книги современных американских писателей, особенно если они допускали ошибки в описании Норвегии. В числе первых, кого она откровенно и публично клеймила, выступая с докладом в Нью-Йорке, оказался Джон Стейнбек. Стейнбек писал о Норвегии исключительно как о стране угольных шахт. Сигрид Унсет это очень позабавило. Она заявила, что единственное место, где в Норвегии добывают уголь, расположено на архипелаге Шпицберген, у Северного полюса. Она иронизировала, обнаружив массу других фактических ошибок и неточностей. А в конце сделала вывод: «Мне кажется, что Стейнбек перепутал Норвегию с Бельгией или северной Францией»[743].
Зато ее очень привлекало творчество американских писателей предыдущего поколения, особенно Эмилии Дикинсон. Сигрид Унсет посетила ее дом в Амхерсте, в «необыкновенно живописной» части Массачусетса, неподалеку от Беркшира, где поэтесса вела жизнь затворницы.
Неделя в гостевом доме «Брукбенд Инн» с полным пансионом стоила 26 долларов. Когда Унсет приехала туда в конце лета 1942 года, было ясно, что она собирается провести несколько месяцев за работой. Она взяла с собой пишущую машинку и постоянно пользовалась ею. Однако ей пришлось изменить своей давней привычке — работать поздними ночами: ей не хотелось беспокоить других постояльцев. Теперь другая книга начала обретать реальные очертания — «Счастливые дни». Персонажами стали Андерс, Ханс, Тулла, Тея и Мать. «Миссис Элеонора Рузвельт предложила писателям из оккупированных стран, нынешних союзников США, написать книги о том, как жили дети у них на родине до того, как к ним ворвались немцы, положив конец счастливым дням», — написала она в предисловии.
Рассказывая о жизни в Норвегии до оккупации, Унсет решила выбрать один год из семейной хроники в Бьеркебеке, год, накануне которого она получила Нобелевскую премию, год, когда на сетере Крекке они провели неожиданно долгое лето. Андерсу исполнилось 14, Моссе — 11, а Хансу — 8 лет. Теперь, в Монтерее, когда она перепечатывала текст на пишущей машинке, эти счастливые дни казались ей неповторимыми. Она мысленно возвращалась к жизни на сетере Крекке, и в ушах у нее звенел смех Ханса. Даже сейчас, когда она целиком сосредоточилась на антифашистской пропаганде, идиллическая атмосфера Беркшира возвращала ее в Норвегию. И ей даже нравилось вспоминать о том времени, когда братья ссорились, когда вся большая семья собиралась в Бьеркебеке, когда они устраивали себе «небольшие каникулы». Зимой Андерс пропадал в горах, катаясь на лыжах, а потом в ночь на 17 мая тайком взрывал петарды. А дорогой Ханс категорически отказывался взрослеть, он хотел, чтобы мать купала его и укладывала в кроватку, как в детстве. Она всегда писала о себе как о Матери, с большой буквы, но ни разу не упомянула Отца. Унсет, правда, опустила ту часть своей жизни, которая была связана с католичеством, и сложное житье-бытье Ханса в школе-интернате тоже вычеркнула из мемуаров, чтобы не омрачать свою повесть о «счастливых днях». Возможно, она решила, что эти эпизоды не предназначены для ее юных американских читателей?
Мемуары Унсет напоминали идиллический рекламный проспект, один из тех, что она бережно хранила в своей коллекции с давних пор. Она описывала свое прошлое с налетом ностальгии, в несвойственной ей манере, которая обычно отличалась стремлением к беспощадной откровенности. И все же она позволила себе несколько иронических выпадов против своей матери. Например, разоблачила семейную тайну: утонченная датчанка до смерти боялась телят и принимала их за быков. Немало в книге дидактики и рассуждений о свободе и национальных чувствах, которые особенно ярко проявились в 1905 году, о некоторых событиях норвежской истории. Она, например, писала о Майхаугене, не забыв упомянуть про его основателя Андерса Сандвига.
Есть в книге сцены с Моссе — здесь Сигрид называла ее Туллой и вспоминала о ней с теплотой и нежностью. Она писала и о своем любимце Андерсе. Чувства кипели и бурлили, переливались через край. Для Сигрид Унсет, которая поклялась никогда не предаваться сантиментам, это было настоящее искушение. Удалось ли ей найти золотую середину? Не слишком ли она идеализировала свое прошлое? Об этом она размышляла, когда на несколько секунд отрывалась от печатной машинки, а потом снова продолжала неистово печатать. Дойдя до 162-й страницы, до сцены, где она убеждает Ханса, что им следует уехать с сетера и окунуться в реальную жизнь, она отложила рукопись. Она размяла заболевшие кончики пальцев и выкурила пару сигарет на веранде. Интересно, как сейчас обстоят дела в Бьеркебеке, как они там, Матея и Фредрик Бё, как друзья ее детей? И вообще, что станет с Хансом? В письмах к друзьям и родственникам она с гордостью писала, что Ханс с нетерпением ждет, когда же он сможет наконец приступить к операции по «избавлению Норвегии от паразитов», но в глубине души все же сомневалась: ведь Ханс так жизнелюбив, действительно ли он стремится на линию огня или все же предпочитает веселую жизнь в Лондоне?
«И все же, несмотря ни на что, я написала здесь две книги, я уж молчу о том, что мне приходится здесь заниматься еще и массой самых разных мелочей, — написала она Рагнхильд, когда закончила книгу. — Вероятно, все же я поступила правильно, уехав из Норвегии. Конечно, прежде всего, я сделала это ради Ханса»[744]. Мысль о том, что она когда-либо вернется в Бьеркебек, теперь казалась ей почти нереальной[745].
Унсет снова завела альбом для эскизов. Снова она путешествовала в свое прошлое. Не только в детство своих детей, но и в свое детство. Она рисовала серые горные вязы, кизиловые деревья и другую американскую флору. Она нашла друзей по прогулкам, которые напоминали ей о ее школьной подруге Эмме Мюнстер, она собирала гербарии, руководствуясь опытом Линнея, как в детстве, делала зарисовки в альбоме. За короткое время она собрала 18 из 25 сортов растений в Массачусетсе. Она собиралась работать над продолжением книги «Одиннадцать лет», а также начать давно запланированную биографию Линнея.
«С годами мое стремление написать биографию Линнея, о которой я уже упоминала, стало еще более непреодолимым… <…> Между прочим, народ посылал ему образцы всего того, что находил в округе. Он ведь был настоящим королем в своем королевстве — его владения простирались повсюду, где только на земле были растения»[746].
Унсет любовалась Беркширом, ей очень нравились местные пейзажи — низкие холмы и две большие реки: «„Наша“ река, или, скорее, ручей, ведь она не очень большая, называется Конкапот, она прокладывает свой извилистый путь вниз, к реке Хоусантоник, а гостиница, где я живу, находится прямо на берегу этой речки. Здесь много лесов, в основном лиственный лес, иначе это место сильно смахивало бы на Норвегию, а сейчас, по осени, все холмы переливаются желтыми, красными и коричневыми красками на фоне редких хвойных вечнозеленых деревьев. Здесь, в Америке, настоящие девственные леса, и к тому же гигантские…»[747] Она даже чувствовала угрызения совести за то, что ей выпал этот долгий безоблачный отдых, который продлился все лето и до глубокой осени.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});