— Давно жаждал с вами познакомиться, милостивый сударь, — подняв руку, начал Хуан. — Широко известны ваши добродетели, повсюду о вас гремит слава. Мне приходится глубоко сожалеть, что до сих пор не имел чести засвидетельствовать вам свое почтение.
— Что вы, ваше сиятельство! — воскликнул Симэнь. — Это меня мучит совесть, что до сего дня не выразил вам всю мою признательность и заставил вас утруждать себя этим посещением, коего я никак не достоин. Позвольте узнать ваше почтенное прозвание.
— Брат Хуан, — сказал Ань, — прозывается Тайюем, что значит «Умиротворитель Вселенной», из выражения «ступил на твердь умиротворенную, и излучили свет небеса»[347].
— А мне будет позволено узнать ваше почтенное прозвание? — спросил Хуан.
— Мое скромное прозвание Сыцюань, — отвечал Симэнь. — Происходит от четырех колодцев у меня в поместье.
— Мне довелось встретиться с братом Цаем, — заговорил Ань Чэнь. — Он рассказал мне, как они с Сун Суньюанем причинили вам хлопоты своим визитом.
— Да, но так пожелал Юньфэн, — отвечал Симэнь. — А помимо того, его сиятельство является цензором в наших краях, и долг обязывал меня устроить прием. Слуга, вернувшись из столицы, говорил мне, что вы, ваше сиятельство, удостоились высокого поста. Позвольте поздравить вас с назначением. Давно из родительского дома?
— После расставания с вами здесь в минувшем году, — говорил Ань Чэнь, — я по прибытии домой взял себе вторую жену, встретил Новый год и в первой же луне отбыл в столицу, где получил назначение в Ведомство работ. Там меня и направили инспектировать перевозки императорского леса. Направляясь в Цзинчжоу через ваши края, я, конечно, не мог не выразить вам моего искреннего почтения.
— О, я до глубины души тронут вашим вниманием, — поблагодарил его Симэнь и предложил гостям снять парадные одежды, а слугам наказал внести столы.
Смотритель Хуан собрался было откланяться.
— Скажу вам по правде, — пояснил Ань Чэнь. — Мы с братом Хуаном должны еще поспеть в Дунпин к господину правителю Ху. Там нас тоже ждет прием. Мы ведь к вам проездом заглянули, отдать долг вежливости. Если позволите, мы побеспокоим вас как-нибудь в другой раз.
— Но, господа, Дунпин ведь очень далеко! — воскликнул Симэнь. — И если не голодны вы, то как быть вашим сопровождающим? Я не посмею вас долго задерживать, господа. Только легкая закуска, никаких особых приготовлений. И подкрепленье слугам.
Первым делом вынесли блюда носильщикам паланкинов. В зале на столе тотчас же появились в изобилии отборные яства и редкие дорогие кушанья, какие только можно было достать в это время года, всевозможные супы и сладости. Они осушили всего по три маленьких золотых чарки вина. Потом стали угощать доверенных слуг и писцов. Немного погодя оба гостя встали и начали прощаться.
— Завтра мы пришлем вам приглашение, — обратился к хозяину Ань Чэнь. — Будем просить вас, досточтимый сударь, пожаловать на скромное угощение. Оно будет в поместье придворного смотрителя его сиятельства Лю, сослуживца брата Хуана. Были бы счастливы видеть вас на приеме. Смеем надеяться, вы прибудете.
— Не смею отказаться от столь любезного приглашения, — заверил их Симэнь и проводил за ворота.
Не успели отбыть их паланкины, как принесли приглашение от Ся Лунси.
— Сейчас иду! — сказал посыльному Симэнь, распорядился седлать коня, а сам пошел в задние покои переодеваться.
Симэня сопровождали Дайань и Циньтун, а также солдаты, отгонявшие с дороги зевак. Особые лица обмахивали его черным опахалом.
Достигши дома Ся Лунси, Симэнь проследовал прямо в залу, где гость и хозяин обменялись взаимными приветствиями.
— У меня только что были управляющий перевозками императорского леса его сиятельство Ань и смотритель гончарен Хуан, — объяснял Симэнь. — Если б не они, я бы пораньше приехал.
Он снял парадный халат и пояс, и Дайань велел солдату завернуть их в узел.
В зале были накрыты два стола. Симэню предложили занять место слева. Рядом с ним сел домашний учитель сюцай[348] Ни. Они разговорились.
— Позвольте узнать ваше почтенное прозвание, учитель? — обратился к нему Симэнь.
— Меня зовут Ни Пэн, — ответил сюцай. — Другое имя Шиюань, а прозвание Гуйянь. Я состою на службе в областном училище. А теперь вот проживаю у почтенного покровителя моего господина Ся. Готовлю к экзаменам молодого барина. Мне прямо-таки неловко общаться со столь знатными особами, друзьями моего покровителя.
Пока они говорили, вышли двое певцов и отвесили земные поклоны. После супа опять стали подавать кушанья, и Симэнь велел Дайаню наградить поваров.
— Принеси мне головную повязку, — наказал он слуге, — а парадные одежды вези домой. Вечером за мной приедешь.
— Есть! — отвечал Дайань и. полакомившись сладостями, умчался верхом домой, но не о том пойдет речь.
А пока расскажем о Цзиньлянь. Проводив утром Симэня, она проспала до самого обеда, а проснувшись, долго нежилась в постели. Ей не хотелось даже сделать прическу. Когда Юэнян позвала ее обедать, она во избежание толков сослалась на дурное самочувствие и осталась у себя. Когда она появилась наконец в покоях Юэнян, обед давно кончился, и хозяйка, пользуясь отсутствием Симэня, решила попросить наставницу Сюэ возвестить слово Будды и послушать акафисты из «Алмазной сутры».
В светлой комнате стоял алтарь и курились благовония. Одна против другой сидели мать Сюэ и мать Ван. Рядом с ними сбоку стояли послушницы Мяоцюй и Мяофэн. Они должны были возглашать имя Будды. Вокруг разместились тетушка У Старшая, золовка Ян, У Юэнян, Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу, Пань Цзиньлянь, Ли Пинъэр. Сунь Сюээ[349] и Ли Гуйцзе. Все были в сборе.
Начала монахиня Сюэ:
— Молния, блеск угасают мгновенно: камень, огонь уничтожить нельзя. Опавшие цветы на дерево обратно не вернутся. Утекшая вода назад не возвратится к роднику. Были палаты расписные и резные хоромы, но жизнь оборвалась, и вечной пустоты на всем легла печать. Высокие были посты и почетные ранги, но разжаловали однажды, и показалось все прежнее сном. Золото с нефритом — источник бедствий: румяна с шелками — напрасная трата усилий. Семейным радостям век не продолжаться; на том свете придется тысячи тяжких мук перетерпеть. Час смертный на ложе застанет, к желтым истокам[350] уйдешь, и только анналы тленные славу пустую возвестят. Прах в землю зароют сырую, передерутся дети из-за полей и садов. Владей кладовыми шелков и парчи, после кончины клочка не возьмешь. Едва расцвел, как весною цветок, серебрит седина уж виски. Только отгремели заздравные тосты, за ними плакальщики потянулись в дом. О, как все это тяжело, как тяжко! Дыхание по ветру разнесет, зароют в землю прах. Нет конца превращеньям. Все живое меняет и внешность, и вид беспрестанно.