– Ты мне поговори тут! – прикрикнул на него штабс-капитан, но не слишком сердито, поскольку ледяной квас уже лился в стаканчик из кувшина, направляемого твердой рукой унтера.
Штабс-капитан быстро ухватил стаканчик и, опорожнив его в два глотка, тут же снова подставил под кувшин.
После третьего испитого стакана штабс-капитан шумно выдохнул, вновь цапнул платок и принялся с блаженной улыбкой вытирать мгновенно выступившую на лице испарину.
– Уф, хорошо… Славный у тебя квас получается, Апанас… а насчет холодильника, а не холодечника, дурья твоя башка, так нам пока на него фонды не выделили. Портовой-то комендатуре он достался, когда в прошлом году к приезду великого князя Александра Михайловича готовились. На случай, если его высочество ненароком в комендатуру нелегкая занесет. Так что нам он еще долго не светит.
– Да, не светит… – забурчал унтер, – эвон, Кицос Маврокордато уже давно уговаривает…
– Цыц, я сказал, – вскипел штабс-капитан. – И вообще – пшел вон, охальник.
Судя по тому, что унтер мгновенно заткнулся и бочком-бочком скользнул к двери, этот самый Кицос Маврокордато коменданту чем-то ну очень не нравился. Хотя, с точки зрения покинувшего кабинет Апанаса, мог бы быть для комендатуры весьма и весьма полезным.
Когда дверь за проштрафившимся подчиненным закрылась, штабс-капитан с сумрачным видом испил еще пару стаканчиков кваса, шумно выдохнул, налил еще один и, бросив взгляд на троих стоявших перед ним навытяжку друзей, кивнул на кувшин.
– Хлебните, господа авиаторы, а то очень уж жарко сегодня.
Прокопий с Трифоном и Ставросом переглянулись, после чего Трифон сделал шаг вперед и быстро разлил по стаканам остатки кваса из кувшина. Пару минут все четверо наслаждались холодным напитком, а затем штабс-капитан откинулся на спинку стула и, благодушно улыбнувшись, поинтересовался:
– На чем летаете-то, птицы небесные? Небось, всё на С-5?
– Нет, на Сл-3.
Штабс-капитан уважительно кивнул.
– Слесаревские[32]? Соли-и-идно. Этакую мощь в небо поднимаете, – штабс-капитан уважительно покачал головой и подвинул к себе телефонный аппарат. – Значит, вы с Казаковской[33] базы?
– Мы… это… – Прокопий замялся.
Из-за комбинезонов штабс-капитан, скорее всего, принял их за летчиков. Но если он сейчас позвонит на аэродром, то его ошибка тут же откроется. А что будет, если комендант решит, что они попытались специально его обмануть, – лучше не пробовать. И так уж вляпались дальше некуда. Так что пришла пора сознаваться.
– Мы не летаем, господин штабс-капитан. Мы – техники.
– Вон оно что… – протянул штабс-капитан. Он окинул их добродушным взглядом. – Перед барышнями, чай, форсануть решили?
Трое техников переглянулись и неопределенно повели плечами. Мол, ну, где-то так…
– Так чего молчите-то? Как же вы так с иностранными гостями-то?
– А чего они… – вскинулся Трифон.
То, что неприятностей не избежать, Прокопий понял еще когда они рассаживались за столиком. Один из англичан, дюжий рыжий тип с роскошными бакенбардами, до этого самозабвенно, надсаживаясь, оравший на английском что-то, что никто никогда не принял бы за песню, настолько это было немелодичным, замолчал и уставился на них злыми глазами. Посверлив взглядом троих друзей, он повернулся к своим и что-то им злобно сказал.
– Ишь завелся, ирод, – весело прокомментировал Трифон. – Никак комбинезоны наши разглядел?
Прокопий медленно кивнул. Скорее всего, так и было. После лимасольского инцидента, в котором, кстати, их полк принимал самое непосредственное участие, у английских моряков было за что ненавидеть русских летчиков.
Противоречия между союзниками по Антанте стали нарастать почти сразу же после начала Великой войны. Буквально с первых же дней войны французы и особенно англичане демонстрировали откровенное пренебрежение интересами русских, если не прямое предательство[34]. Десятки тысяч русских солдат были убиты и искалечены вследствие того, что оплаченные русским золотом заказы, размещенные на предприятиях союзников, исполнялись на месяцы позже либо, уже исполненные, перекидывались для возмещения потерь их собственных армий. Верные союзническому долгу русские, по просьбам союзников, неоднократно начинали наступления ранее запланированного, сократив, а то и не закончив полностью подготовку, дабы заставить немцев перебросить резервы с Западного фронта и уменьшить давление на англо-американские войска. Типичной же реакцией союзников на подобные просьбы русского командования было фактическое игнорирование этих просьб русского командования. Как правило, всё ограничивалось отписками. Судя по всему, «цивилизованные» страны считали, что чем больше «восточные варвары» (а для англичан и французов того времени немцы – тоже восточные варвары, поскольку Германия располагается к востоку и от Франции, и от Англии) убивают друг друга, тем лучше. Император Николай II достаточно долгое время стоически терпел все эти несправедливости, считая, что обострение отношений между союзниками не пойдет на пользу общему делу и никак не приблизит победу.
Всё изменил февраль семнадцатого года, а именно Думский заговор, лишь чудом не закончившийся успехом. Проведенное по горячим следам расследование показало, что правящие круги Франции и Великобритании уже давно активно работали над тем, чтобы как можно скорее ввергнуть Россию в смуту, едва ли не превосходящую ту, которую страна пережила в начале семнадцатого века. Нет, внешне всё было благопристойно, и господа официальные послы, и многочисленные эмиссары, посещающие Россию по линии промышленности, финансов, масонских лож, кои в эти времена вновь взлетели на пик популярности, а также новые учителя на ниве христианства вроде лорда Редстока и подобных ему последователей «плимутских братьев»[35], казалось, проповедовали отнюдь не против России. Наоборот, они все ее очень и очень любили и потому испытывали глубокое и искреннее огорчение оттого, что столь великая страна и населяющий ее столь же великий народ до сих пор томятся в тенетах давно отжившей, убивающей самую суть творчества и угнетающей свободу, да просто-таки феодальной по своей сути системы государственного устройства. Причем – и в этом-то и есть самый ужас – во главе этой и без того косной и неуклюжей системы стоит не некто лучший, самый талантливый, доказавший свои способности на ниве публичной политики, то есть принятый всем обществом лидер, а нечто, навязанное народу всего лишь по праву рождения. И поэтому они, все скопом, настоятельно советовали тем, кто готов был прислушиваться (а таковых было множество во всех слоях российского общества), предпринять усилия для того, чтобы этот никчемный человек, волею слепого случая оказавшийся во главе столь великой страны, отошел бы в сторону и более не мешал ее народу идти вперед, к светлому будущему. Вы боитесь, что свержение государя может обернуться для страны чем-то ужасным? Глупо! Это в вас говорит вековая русская привычка к рабству. Наоборот, каждый лишний день пребывания на троне подобного ничтожества оборачивается для страны всё большим и большим углублением той пропасти, которая разделяет ее с цивилизованными странами. Так что выберите свободу, откажитесь от рабской покорности, сделайте всё, чтобы ваша страна стала в ряд с другими цивилизованными странами. Да здравствует революция! И не бойтесь ничего. Времена долгих смут и разрушения государства – в далеком прошлом. У нас нет и не может быть ничего, подобного временам Кромвеля и якобинской диктатуре. Чай, двадцатый век на дворе. Посмотрите сами, как подобная революция свершилась в той же Дании. Всё произошло буквально в один день! И страна буквально рванула к высотам… хм… что вы говорите, в течение следующей пары десятилетий потеряла почти треть территории? Ну, это просто случайность. И вы не Дания, знаете ли. К тому же сама революция прошла бескровно. Так что давайте вместе уберем с шеи России этот тяжелый камень, тянувший ее ко дну. Ну же, господа, примите нашу бескорыстно и от всего сердца протянутую дружескую руку…[36]
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});